Как «немой?!» вскричал Хрущев. Он что у вас еще ни одной беседы не провел? Ни одной политиформации? Рта не раскрывал?!
Силантий на беседах не бывал, но своих никогда не подводил.
— Как же! Все, как часы! Даже за меня вступался.
— Так почему же «немой»?
— Не матерится никогда. Даже заводную Тоньку не облаял.
Хорошего воспитания, значица…
Хрущев похохотал громко, от всей души, и, заметив, что крановщик выглядывает из своей скворешни, едва не махнул ему рукой. Но во время удержался…
Он сильно потряс руку Силантия, портрет старика-каменщика он видел на облезлой от дождей Доске Почета.
Силантий на рукопожатие не ответил, и у Генерального осталось ощущение, что он пожал мокрую деревянную лопатку.
Проводив взглядом шествие во главе с обманутым Хрущевым, Игорь подумал, что его вот так, запросто, как Хрущева, не надуешь. Но, если всерьез, он еще мало что знает.
И, сменившись, вечером продолжал листать свою «заслуженную», в пятнах масла и тавота, записную тетрадочку. Некоторые записи — он уже не раз испытал это — были сродни поплавкам на воде, которые указывают на скрытый под ними тяжелый груз. Возьмешься за поплавок, потянешь, а внизу иногда такое, что, кажется, не осилить.
Он все искал и искал этот поплавок, который, может быть, укажет ему, где таится проклятие…именно проклятие… как иначе назвать то, из-за чего лихорадит всю стройку. Где оно скрыто, это Проклятие? Как выглядит? Чем живо?
Спустя неделю на корпус не подвезли кирпича. Бригада простаивала. Игорь открыл дверцу кабины, до него донесся снизу пронзительно тоненький голосок:
Елочки, сосеночкн,
Воронежски девчоночки…
Игорь спустился на подмости. Подсобницы лузгали семечки с краю корпуса в тенечке.
Елочки, сосеночки
А нет ли работеночки?.
Белые платки теснились густо, один к одному; кто-то визжал, галдел. Птичий базар!
Увидев своего крановщика, Нюра оттянула платок на затылок, вскинула над головой руку в черных, как из ляписа, подушечках мозолей, и… взгляд ее упал на Силантия, который грозил ей кулаком.
Из-за спины Нюры выскочила приземистая, неимоверно широкая в бедрах такелажница Тоня в желтом сарафане («Самовар самоваром», — мелькнуло у Игоря) и прошлась по настилу, притопывая короткими ножками в рабочих, не по размеру, ботинках. Ботинки ее были не то в мелу, не то в известке, пыль так и взвилась вокруг.
Э-эх, старшой грозится: «Тише!
Крановщик сидит по крыше…»
— Тонька! — В голосе Силантия звучал испуг: разрисует нас крановщик в газетке — мать родная не узнает! — Поди ботинки оботри… Срамота ты наша!
