Однако новая религия разделила судьбу большинства религиозных движений. Первоначальный энтузиазм, свежесть и спонтанность скоро ослаб ли; верх взяли иерархия, добывающая себе престиж "правильным" толкованием догмата, наделенная властью судить — кто верен и кто неверен религии. Догмат, ритуал, превращение вождя в идола заняли место творчества и спонтанности.
Вряд ли необходимо доказывать чрезвычайность роли, которую в ортодоксальном психоанализе играет догмат. За последние полвека теоретическое развитие, если не брать новшества самого Фрейда, было сравнительно незначительным.
Единственное крупное изменение, ревизию психоаналитического мышления — понятия инстинкта жизни и инстинкта смерти — привнес сам Фрейд: они никогда целиком не принимались ортодоксальными психоаналитиками и не получили дальнейшего развития. Сам Фрейд так и не предпринял решительного пересмотра своих прежних механистичных понятий, чего, по моему мнению, требовала его новая теория. По этим причинам и ввиду ограниченности объема данного исследования я вел речь только о том, что составляло основу теории Фрейда на стадии, предшествовавшей дискуссии об инстинкте смерти.
В основном речь шла о применении Фрейдовых теорий к клиническому материалу, а еще всегда с целью доказать, что Фрейд был прав, почти без мысли о других теоретических возможностях. Да же самое независимое развитие в эгопсихологии — это скорее перефразирование многих хорошо известных наблюдений в терминах Фрейдавой теории, не открывающее новых перспектив. Помимо относительной стерильности "официальной" психоаналитической мысли, ее догматизм проявился в реакции на всякое отклонение. Один из самых ярких примеров я уже приводил — реакция Фрейда на идею Ференчи о том, что пациент нуждается в любви как условии исцеления. Но то же самое происходило в движении повсюду. Аналитики, открыто и публично критиковавшие идеи Фрейда, изгоняются из паствы, даже если у них нет намерения основывать собственные "школы" и они лишь делятся результатами своих наблюдений и размышлений, опираясь на идеи Фрейда.
Столь же очевиден и ритуальный элемент ортодоксального психоанализа. Кушетка и стул позади неё, четыре — пять встреч — сеансов в неделю, маячащий за спиной аналитик — за исключением того момента, когда он дает "истолкование", — все это из полезных средств сделалось само целью, священным ритуалом, без коего ортодоксальный психоанализ попросту немыслим. Самым выразительным конечно же является кушетка. Фрейд выбрал ее, поскольку "не хотел, чтоб на него глазели по восемь часов в день". Затем добавились иные резоны: что пациент не должен знать реакции аналитика на свои слова, а потому лучше, если аналитик позади; либо что пациент чувствует себя свободнее, расслабленнее, когда не смотрит на аналитика; либо, как это стали подчеркивать позже, что "ситуация кушетки" искусственно создает ситуацию раннего детства, которая необходима для лучшего развития переноса. Какими бы ни были достоинства этих аргументов (лично я думаю, что они их лишены), в любой "нормальной" дискуссии по терапевтической технике должна существовать возможность свободного их обсуждения. Для психоаналитической ортодоксии отказ от использования кушетки уже есть признак отступничества и свидетельство prima foe, что та кого еретика нельзя считать "аналитиком".
