Но это продолжалось недолго. Она сказала про себя: я ведь не провинциальная курочка, и решила действовать.
Только не слишком заметно, не слишком сразу, не «пользуясь отсутствием мужа» — так могут поступать «только выскочки или кокетки». Но не надо было быть и холоднее, чем всегда. Мэри была как всегда, — но только для людей; ее глаза нашли возможность намекнуть Стжижецкому на то свободное место, которое образовалось между ними.
И он это заметил.
Тогда Мэри повела его дальше — и он пошел. И вдруг она шепнула ему:
— Я люблю вас.
Ее бросило в жар и в холод, но ведь ей — все можно. Ведь только раз!..
Потом она смело взглянула в глаза Стжижецкому. Надо было действовать смело и энергично, не играть «девочку»…
Стжижецкий смотрел на нее с тревожным вопросом в глазах, не удивленный, а как бы испуганный.
«Боится… ладно… — подумала Мэри. — Он слаб — и покорится. Он будет моим».
Перед ней заблестел ореол победы.
Стжижецкий? Нет! Победа над жизнью, над судьбой, над волей судьбы! Будет то, чего она хочет.
В эту минуту Стжижецкий превратился в ее глазах в ничто, почти исчез. В эту минуту дело было не в нем — он со всем своим талантом был слишком маленькою величиной для Мэри. Он был барьером, через который перескакивает прекрасный наездник, чтобы очутиться в широком поле, достойном его коня и его груди.
* * *
Мэри бросилась на шею Стжижецкому, плача и прижимаясь к нему, как ребенок. Бежали часы. Начинало темнеть.
— Мэри, Мэри! — позвал Стжижецкий, приходя в себя, — у тебя может выйти неприятность. Смотри, уже темно.
— Ах, мне все равно! Не буду с ним жить!
— Мэри, опомнись.
— Когда едешь?
— В двенадцать, курьерским.
— Зачем едешь? Не хочешь, чтобы дальше было, по крайней мере, так, как до сих пор?
— Боюсь, Мэри. Это могло бы стать несчастьем для всех нас.
— Боишься за себя?
— И за тебя и за себя. Я люблю теперь только одно: мое искусство и мою славу. Больше ничего.
— Женщины уже не будешь любить?
— Думаю, нет.
Мери на минуту задумалась.
— Правда, если ты не полюбил меня, которую любил раньше, после того, что я тебе дала, не будешь уже больше любить. Но ты можешь привязаться, нуждаться в ней.
— Будь здорова, Мэри. Тебе уже давно пора.
— До свиданья!
* * *
Входя в столовую, Мэри посмотрела на стенные часы. Было семь. Муж сидел за столом уже верно около получаса, т. е. с тех пор как было подано на стол.
— Ждал тебя, — сказал, вставая. — Но что с тобой? Ты плакала?
— Нет.
— Мне показалось. Где ты была так долго, если смею спросить?
