И тогда арена опять открыта. Граф Чорштынский, граф Пшецлав Вычевский, граф Стефан Морский… Впрочем, нет необходимости выходить замуж в Польше… Есть австрийские графы и князья, — итальянские, венгерские, — прусские бароны, есть изящные, красивые, остроумные attachés посольств, есть молодые сановники в европейских министерствах. Нужно только всплыть на поверхность Европы. Надо показать себя не только в Ницце, в Биаррице, во время сезона, но и в салонах Парижа, Вены, Берлина и Лондона. Папины деньги откроют дорогу всюду — надо только захотеть.
Стжижецкий, невестой которого Мэри считалась уже месяца два и которого она любила тайком уже полгода, тяготил ее. Она не задумывалась над тем, как мог он с часу на час становиться для нее все более безразличным.
Это случилось само собой, без участия ее сознания.
— Иначе говоря, я его никогда не любила, и все это мне только казалось, — думала она.
Он опротивел ей, стал для нее отвратительным. Она забыла обо всем, что было между ними, точно никогда ничего не было…
Пошла дальше по своему пути…
Родители с ней ни о чем еще не говорили. Вообще, со вчерашнего вечера, после позорного провала оперы Стжижецкого «Роза саронская», его фамилия не произносилась в доме…
Послышался вдруг легкий стук в дверь комнаты Мэри.
— Папа? Войди!..
Вошел Рафаил Гнезненский, немного смущенный и, как всегда, с любезной и сладкой улыбкой на губах.
— Пишешь?
— Нет, так сижу…
Гнезненский взглянул на Мэри, и она ответила:
— Ну, конечно, папа, — о чем тут говорить?
Гнезненский подошел к ней ближе, поцеловал ее в лоб; Мэри поцеловала его руку.
— Что ты думаешь делать?
— Думаю ничего не делать и ждать. Он первый порвет, наверное…
— И я так думаю…
Потом он вынул из кармана нить великолепного жемчуга и, протягивая его на руке дочери, спросил:
— Смотри, — хорош?..
У Мэри заблестели глаза.
— Замечательно!
Гнезненский надел нитку на шею дочери; Мэри опять поцеловала его руку.
— Ты не чувствуешь запаха сена и… амбаров? — спросил Гнезненский, улыбаясь собственному остроумию.
— Нет, папа, — а что?
— У тебя на шее — деревня!
Оба рассмеялись, и Мэри почувствовала себя прежде всего дочерью крупного капиталиста.
— Я хотел доставить тебе удовольствие, Мэри, но не только потому купил этот жемчуг. Распространились слухи, что я потерпел большие убытки за последнее время. И я, действительно, потерял немного, тысяч 500, или что-то в роде этого… При таких делах, как у нас, приходится иногда и терять. Но ведь, в конце концов, отец оставил мне два миллиона, у меня их скоро будет двенадцать: значит, я больше зарабатывал, чем терял. И хоть я потерял полмиллиона, но я еще могу, если мне придет в голову, купить моей дочери жемчуг за 30 тысяч рублей, жене бриллианты за 15 тысяч и дать на больницу 5 тысяч. Во всей Варшаве об этом говорят.
