«Что будет? Что будет? — думала она, чувствуя и тревогу, и страх, и желание, чтобы то, что должно случиться, уже случилось… — Что будет?..»
* * *
Стжижецкий приехал не с дневным поездом, как все приглашенные, а с вечерним, так что он вошел в зал перед самым началом бала. С Мэри он поздоровался очень равнодушно, почти не подходил к ней, много танцевал со всеми, без разбора, со всеми разговаривал и занимался флиртом. Потом сел за рояль и, заменяя одного из музыкантов, стал играть для танцев. И не хотел встать, хотя его несколько раз просили и убеждали, что он устанет. Он играл до ужина; тогда Мэри подошла к нему и спросила:
— Вы с кем идете?
— Ни с кем.
— Не надо было играть!
— Я затем и играл.
— Жаль…
— Отчего?
— Оттого, что я хотела идти с вами. Ведь вы получили мое приглашение?
— Я благодарил вас.
— Соблюдая правила вежливости…
— А вы действительно хотели, чтобы я сидел около вас?
— Действительно.
Мэри сама упивалась тем впечатлением, которое производил на нее этот разговор.
— Вы, может быть, хотите сидеть с другой стороны?
— И быть — пристяжкой?
— В таком случае отдаю вам котильон, который приберегла для вас.
— Серьезно?
— Серьезно.
Мэри упивалась уже и тем впечатлением, которое она производила на Стжижецкого. Глаза его были влажны, и он побледнел.
— Жаль… — повторила она еще раз, принимая руку одного из гостей. Она была смелой? Но ведь она чувствовала такую уверенность, такую уверенность во всем… Она, Мэри Гнезненская!
После ужина Стжижецкий был совсем другой. В его голосе, взгляде, движениях было что-то, что очень хорошо действовало на Мэри. Так хорошо, что у нее постоянно являлось желание опираться рукой о его руку. Они много танцевали и разговаривали по-старому, искренно и сердечно. Мэри позволяла ему мчать ее в вальсе, закрывала глаза и чувствовала какую-то блаженную слабость, какое-то томное бессилие. А когда Стжижецкий в углу залы, при повороте, прижимал ее к себе сильнее, ей становилось жарко, почти дурно. Она хотела упоенья и упивалась… Хотела — это было так дивно. Все было так, как она читала в романах, и только одно было не так: Мэри во всем отдавала себе отчет, она не «теряла голову», не «теряла сознания». «Я просто слишком интеллигентна, — думала она, — я не могу «потерять голову».
И гордилась собой и была очень довольна.
Потом утром, когда почти все легли спать в своих комнатах, Стжижецкий сел за рояль и стал импровизировать… Эта импровизация точно имела какое-то отношение к его импровизации в салоне Лудзской, но страстная грусть ее уступила теперь место печальной, тихой меланхолии.
