И чувство ее к Стжижецкому становилось все сильнее, а тоска все больше. В конце концов она почувствовала необходимость поделиться с кем-нибудь своей тайной. Но ни матери, которая качалась в своей качалке, ни m-lle Pierrefeu, ни панне Кудаковской, ни Иосе нельзя было сказать такой вещи. И она написала Герсыльке Вассеркранц. Герсылька была в восторге и ответила, что встречает иногда Стжижецкого, что он никогда о ней не спрашивает, но что он грустит и нервничает, избегает общества и не хочет разговаривать ни с одной женщиной. «Конечно, он в тебя влюблен, — писала Герсылька, — и это изумительно хорошо! Если бы я была на твоем месте, я бы ни минуты не колебалась. Знаешь, что? Просто устрой у себя пикник, пригласи всех нас и Стжижецкого. А так как 20-го будут именины тети Флоры, устрой бал. Мы приедем, и все будет устроено. Я буду не я, если не привезу Владека».
Мэри задумалась над этим словом: «Владек». Она никогда, думая о Стжижецком, не называла его по имени. «Владек»… Она сразу почувствовала себя ближе, проще со Стжижецким. Владек…
Владек может быть таким мальчишкой, с которым можно вместе купаться в пруду и красть яблоки. Владек должен быть тем смешным увальнем, который забывает платок, когда у него насморк, и должен его просить… Владек… Как хорошо, что Стшижецкий, который так хорошо играет, вместе с тем — такой Владек… Владек, который может любить вареники со сметаной и называть старых теток чертовками… Владек…
Мэри не только была влюблена теперь в Стжижецкого, но он стал ей милым. «Какой ты милый! Какой ты милый!» — чмокала она губами. И стала страшно радоваться мысли, что увидит его. Только бы он приехал!
Мадам Гнезненская проект бала на свои именины приняла легким кивком головы и тем, что сильнее раскачалась в качалке. Мэри по телеграфу заказала литографированные пригласительные билеты, и когда адресовала один из них Стжижецкому, то прибавила от себя пером:
«Очень сердечно просит
Мэри Гнезненская».
Потом, сама не зная почему, поцеловала эту подпись и была довольна, что подписала «Мэри», а не «Мария».
Она вычеркивала из календаря день за днем. Началось ожидание — нетерпеливое и нервное. Мэри мечтала о поцелуях и объятиях. Так как ее мечты были скрыты от «гофмейстерши двора» мисс Тамерлан и от mademoiselle de Pierrefeu, то она могла мечтать совершенно свободно, как «любая институтка», или «мещаночка». Откидывала назад голову и подавала губы. Целовала воздух и улыбалась — тоскливой и милой улыбкой. Герсылька донесла ей, кто собирается приехать и кто — нет. О Стжижецком она ничего не могла узнать; он нигде не бывал, его нигде нельзя было встретить. Наконец, пришла телеграмма: «Rencontré. Скачки. Arrivera. Triste. Не хотел. J'ai dit qu'il fera plaisir. Yeux d'enfant».
