— О, как здесь хорошо! — шепнула Мэри, становясь на сухую кочку.
И какая-то незримая сила бросила ее на колени и заставила поднять вверх руки. Мэри стала молиться.
— Природа! Великолепная и величественная! — шептала она. — Природа, дивная и опьяняющая!
Душа моя плывет к Тебе, сердце мое полно восторга и непостижимых грез…
Природа, мать всего живого!
Я хотела бы быть прекрасной, как Ты, и чистой, как твой свет, доброй, как Твоя живящая мощь.
Твои чары вливаются в сердце мое, и в груди моей шум, как шум деревьев в лесу…
Потом Мэри стало казаться, что солнечный свет излучает из себя какие-то прозрачные, светозарные видения… Какой-то огромный хоровод призраков с лилиями и пальмами в руках, в белых одеждах… И хоровод стал приближаться к ней из озаренных далей…
«Роза саронская, — звучала песнь, — роза цветущих долин и ароматных рощ…
Ароматных рощ, рощ, что никогда не увядают…
Роза саронская — вот свет наполнил твои глаза и душу…
У нас сестра на земле, сестра прекрасная и подобная миртовому цветку, или пальме, что не знала еще самума.
Над священными водами Ганга, среди цветов лотоса, там наша отчизна…
Там белые груди наши дышали блаженством и принимали объятия…
Там был великий праздник любви, ночь очарования…»
Солнце светило все ярче. Великолепный июньский день вставал с ложа. Мэри вернулась в экипаж, легла в нем навзничь и, впитывая в себя тепло и свет, смотрела в пространство.
А трава цвела утренней росой и вереск на кочках блестел серебром, где-то далеко таяли дымки тумана, блуждающие, белые и светлые, виднелась земля, помолодевшая, свежая, радостная. Олень поднял голову и смотрел. На солнце он казался выкованным из металла. Крикливое стадо чаек кружило у него над головой.
Странно-блаженное чувство вплывало в сердце Мэри.
— Я бы хотела быть доброй, хотела быть чистой! — думала она.
И множество благих дел поплыло у нее перед глазами.
Она шла по захолустным, Богом забытым деревням, шла по стране вечного мрака и нищеты и раздавала деньги. Она стала лечить больных, собственными руками делала перевязки, подавала пищу к губам стариков и грудных малюток. Стала мыть и причесывать детей. Кроме денег, она несла слова утешения и бодрости. Ее знали в самых убогих хижинах и в самых темных подвалах. Перед нею шла радость и надежды, за нею — благословение и благодарность…
И вдруг, в тумане, ей улыбнулось лицо Стжижецкого, его глаза, глядящие на нее с восхищением, и его жаждущие губы…
Мэри еще больше откинула назад голову…
