А до чего эта девка издевалась над ним, страсть!
Не то что вечером на лежанку, она его днем в шалаш не впускала, хоть бы на людях; а коли он залезет туда, когда ее нет, она его гонит вон:
— Чего тебе тут надо? Пошел вон! Ты, чорт!
А он — ничего, только взглянет на нее, точно молится, встанет и уйдет в поле. Люди говорили: «поделом ему!» — но за то многим девкам так жаль было его, что они с радостью прижали бы его к себе. Но он ни одной девки и знать не хотел, кроме этой Агнешки из Здзяра.
И случилось так, что сошлись они раз под вечер у скалы под Муранем; она внизу пасла коров, а он нас овец повыше.
— Можно сесть с тобой?
— Да я ведь и так все равно, что не вижу тебя!
— До того уж меня терпеть не можешь?
— Не могу.
— Да за что же? Ведь должна быть какая-нибудь причина!
— Есть.
— Какая?
— Я дала слово Ендреку Хорваньцу, который в кирасирах служит.
Дикий Горец вскочил и как крикнет:
— Так только из за этого! Ха! А я уж думал, Бог весть, что!
Схватил он ее на руки, как ягненка, и понес в гору к овцам, в скалы. Она не то онемела от страха, не то из упрямства не хотела кричать. Нечего впрочем было и кричать; кто бы пошел ее отнимать от Дикого Горца?
Принес он ее на лужайку к овцам, положил на землю, стал перед ней на колени и говорит:
— Моя ты!
— Нет, не твоя!
— Так я тебя сброшу со скалы в пропасть!
— Не сбросишь!
— Нет?! А кто ж мне запретит?
— Ты сам!
— Я сам?!
— Любовь твоя!
И случилось тут то, чего никогда еще не видывали люди на свете. Выпустил он ее из рук. Да как вскочит, как схватит овцу, что была поближе, как швырнет ее вниз! Бегает по лужайке, — больше тридцати овец сбросил в кучу на дно пропасти. Целый вал нагромоздил там из убитых овец. В таком был он бешенстве.
А она тем временем вскочила и убежала в шалаши.
А Дикий Горец, покончив с овцами, лег на траву.
Ночь уже близилась, а все видно было, как он чернеет на траве в лунном свете. Не знали люди, что он там делает, заболел ли, или что, — но боялись пойти взглянуть на него.
До утра не было о нем ни слуху, ни духу, и больше он уж не ходил к Мураню, пропал.
Думали сначала и в Яворовых Садах и там, что он пошел в солдаты — как раз в ту пору приезжали королевские вербовщики — но это было неверно.
Ночью он встал с лужайки, где лежал, и подкрался к шалашу Агнешки.
Он стоял на краю под холмом; собаки не лаяли, они хорошо знали его. Поднял он камень с холма, обломок скалы, который и трем мужикам не под силу было бы поднять, поднял его над головой — он знал, в какой стороне спит Агнешка — тут! тут!..
