— Куда?
— К Тиховерховью. Повидаться там кой с кем надо.
Глаза его хитро блеснули из-под ресниц. Поглядела на него Кристка: два ножа за поясом и пистолет.
— Э! — подумала она. — Да это разбойник!..
И сразу какое-то удивление и какой-то восторг наполнили ей сердце.
— А когда будешь возвращаться?
— Да так через недельку, иль дней через пять. Тут будешь пасти?
— Тут!
— А как тебя зовут?
— Кристка. А тебя?
— Ян. Поцелуешь?
Кристка сильно покраснела и опустила голову на грудь, потом улыбнулась и взглянула исподлобья.
— Поцелуешь?
Она тихо шепнула: «Поцелую!»
И Ясек обнял ее и поцеловал; сразу какая-то томность разлилась у нее по жилам.
А когда он пошел от нее к лесу, под гору, стройный, высокий, в белой блестящей чухе, с длинным пером на шляпе, отливавшим на ветру, что-то захватило у нее в груди и она бросила ему во весь голос:
Жаль тебя мне, жаль тебя мне,
мил-сердечный друг.
Не забуду, не забуду
никогда тебя.
А он ей ответил уже из лесу:
Не плачь, красотка, хоть на разбой иду,
Помолися Богу, к тебе навек приду…
И долго еще слышалась из лесу его песня — уходила все дальше, все тише становилась, пока не замолкла, не растаяла в глуши лесного мрака. Так и ушел он от нее куда-то в поседевшие от инея Татры — в мороз, в пустыню, в страшное одиночество осени — веселый, распевая песни, румяный, одетый, как в праздник, — с блестящим оружием, с блестящим поясом.
Вокруг Кристки все смолкло.
* * *
В знойный польский полдень шла Кристка под Волошином в сосновый лес, что рос на горах. Издали доносились медные колокольчики овец.
Шла Кристка и пела.
Ты, венок мой девичий,
с головы слетел, —
Тонешь в быстрой реченьке
и потонешь в ней…
— А я не жалею, — думает она в душе и поет.
Гей, вы добры молодцы,
Бога вы побойтесь:
Вы венок мой девичий
из реки достаньте…
— Как же, достанут! Чортовы дети! — говорит она вполголоса.
Прислушалась она минуту… вдали изредка тихо звенели колокольчики. И запела жалобно:
Яна очи синия
мне одна отрада, —
Яна ручки белые
работать не рады.
— И зачем ему? Мало ль серебра в моравских городах да в лавках?..
Эх, Боже! А блестело ж его перышко, блестело, как мы с ним первый раз на пастбище повстречались. Скоро уж три года тому будет, осенью…
Люби, добрый молодец,
как любил меня.
Hа других и издали
и глядеть не смей!
— Уж дала бы я им! Ведьмы чортовы! Тут и смерть вам!
Она топнула ногой, а потом опять запела от сладкой, безмерной тоски:
Приходи же, молодец,
иль приснись ты мне,
Не могу, сердечный другъ
