Долгорукий терял все — состояние, титулы, честь, свободу. У Шереметевой был выбор, и никто не обвинил бы ее, что она не захотела соединить свою судьбу с несчастьем, предпочла доводы рассудка нерасчетливой неосмотрительности. Это было бы тем простительнее, что легкомысленный нрав ее жениха был всем известен. Правда, строго и затворнически содержавшая себя невеста, возможно, и не подозревала о его слабостях.
«Плакали оба и присягали друг другу, что нас ничто не разлучит, кроме смерти. Я готова была с ним хотя все земные пропасти пройти». Понятно, что Долгорукий так потянулся в эти дни к своей невесте, так оценил ее привязанность. «Куда девались искатели и все друзья, все спрятались, и ближние отдалече меня сташа, все меня оставили в угодность новым фаворитам, все стали уже меня бояться, чтоб я встречу с кем не попалась, всем подозрительно».
В эти тяжкие для всего семейства Долгоруких дни, вдвойне горькие для Ивана Алексеевича упреками отца (не использовал последние часы императора для выгоды семейства, не сумел подписать у него завещания в пользу сестры), Наталья Борисовна обвенчалась со своим женихом в церкви подмосковного имения Долгоруких Горенки[75]. Никто из семейства Шереметевых не пришел проводить ее к венцу.
Терзаемая слухами о готовящейся опале своему возлюбленному и его семье, не имея близких, с кем можно было бы «о себе посоветовать», «ни от кого руку помощи не иметь», оставленная даже своими старшими братьями, «а надобно и дом и долг и честь сохранить, и верность не уничтожить»... В этих условиях венчание Шереметевой было нравственным подвигом, поступком самоотвержения и мужества.
Поражает жизненный ум Долгорукой. Ее страшит, что ей нужно идти в большую семью, где, кроме мужа и его родителей, было еще трое его братьев и три сестры. Она сознает, что она самая младшая и ей придется «всем угождать». «Привезли меня в дом свекров, как невольницу, вся расплакана, свету не вижу перед собою».
Через три дня после свадьбы — 8 апреля — вышел указ императрицы о ссылке всего семейства Долгоруких в дальнюю пензенскую деревню. Не успели высохнуть слезы молодой жены о том, что «и так наш брак был плачу больше достоин, а не веселию», а уж нужно было собираться в дальнюю дорогу.
Предусмотрительность дается горьким опытом беды, и умело подготовиться к ней часто не под силу даже искушенным. Что же спрашивать было с шестнадцатилетней, воспитанной в роскоши и достатке, молодой жены или с ее еще более избалованного и легкомысленного, безответственного мужа?
