— Рува! — позвал Артем Рувима Веселовского, и тот, распрямив ноги в стременах, всем корпусом повернулся в седле.
— Что, устал? — без всякой, впрочем, жалости спросил Рувим. — Скоро уже приедем.
По мере приближения к Ак-Топозу Рувим становился все праздничней, как будто ехал на пир к желанным друзьям. Утомленный долгим переездом, Артем Каратута досадливо дивился такому приподнятому настроению своего товарища.
— Как думаешь, Рувим, — скучно глядя на обернувшегося Рувима Веселовского, сказал Артем, — дети — цветы или не цветы?
— В яблочко! — придерживая коня, чтоб дать Артему подъехать поближе, сказал Рувим. — Вопрос в самое яблочко.
— Ну, так как? — поддал Артем.
— Как, как… — сказал Рувим. — Это смотря для кого. И судя по обстоятельствам. — И улыбнулся.
— Ну понятно, — сказал Артем Каратута со значением. — Но я не про тебя… Вот человек любит, например, зарю. А почему? Потому что так принято: любить зарю. Может, он и детей любит, потому что так принято? И кто по-другому смотрит и не восторгается, тот подозрительный и вообще плохой?
— Да кто его знает, — сказал Рувим и с неохотой пожал плечами. — Вот я, скажем…
— Речь не о тебе, — предостерег Артем Каратута. — Я знаю, зачем ты меня сюда завез. И не жалею. Но как ведь получается?
— Ну, как? — с интересом переспросил Рувим Веселовский.
— Во-первых, родители, — дал объяснение Артем. — Они терпят, ночи не спят, и коляску надо, и гулять ходить на бульвар — все надо! И они, эти папа с мамой, обязательно надеются на отдачу: детки подрастут, не забудут, поцелуют когда-нибудь, последний стакан воды поднесут. Все мы так устроены, торговым образом, и это всего касается, даже Бога: мы — Богу, а Бог — нам. Как говорится, баш на баш.
— Ну? — снова спросил Рувим.
— Вот в том-то и дело, — с болью подвигаясь в седле, сказал Артем. — Дети вырастут — и тю-тю! Уедут к чертовой матери, забудут, как тебя зовут. Какой там стакан воды! В том-то все и дело, что отцовская любовь ни в какое сравнение не идет с сыновней или там дочерней. Ни в чем так человек не прокалывается, как в этом, сам знаешь.
— Я не знаю, — сказал Рувим и в седле сгорбился.
— Ну, может, узнаешь, — обнадежил Артем Каратута. — Тебе, значит, лучше. А я уже узнал.
— Ты рассказывал, — сочувственно откликнулся Рувим Веселовский. — Австралия? Дикое дело, гори оно огнем.
Не все, совсем не все рассказывал Артем Каратута Рувиму Веселовскому. Да и Рувим Артему — не все.
Артем, как ни странно, был чадолюбив. В этой своей любви он опирался на опыт золотых далеких предков, гонявших козлов и баранов по холмам Иудеи и Самарии. Праотец наш Иаков являлся в изрядной степени его идеалом: двенадцать сыновей плюс дочка Дина. И вряд ли Иаков Большое Гнездо стирал пеленки своему выводку и убаюкивал деток колыбельными песнями о дедушке Аврааме и сером волке.
