На вежливый, но не просительный стук Рувима Веселовского из кибитки донеслось:
— Заходите, не заперто!
Стучать в дверь тут могли только приезжие издалека чужаки, поэтому хозяйка и откликнулась по-русски. Рувим оглянулся, со смущенным торжеством поглядел на Артема Каратуту и потянул ручку.
Лейла Куртовна сидела у оконца на голубом пластмассовом, неведомо как попавшем сюда дачном стуле с подлокотниками в единственной жилой комнате дома, прибранной, с застланным лоскутным покрывалом топчаном у одной стены и выкрашенным серой масляной краской фанерным шкафчиком у другой, с голым столом с керосиновой лампой посредине. В жидком свете лампы трудно было не то что определить, но и предположить, сколько женщине лет: пятьдесят или все семьдесят. На Востоке женщины быстро изнашиваются, а в горном кишлаке и подавно — там один лишь Аллах знает достоверно возраст той, которой суждено состариться и в час назначенный покинуть наш круг.
— Лейла! — задержавшись на пороге, промямлил Рувим Веселовский. — Вы… Ты…
Лейла Куртовна глядела удивленно.
— Вам чего? — спросила она. — Да вы зайдите.
Застыв на месте, Рувим не сводил глаз с восточной старухи в ее бесформенном черном платье и шальварах, собранных в сборки у щиколоток, над бортами глубоких азиатских галош. Артем Каратута легонько подтолкнул своего товарища и переступил порог вслед за ним. Они оба, рядышком, уселись на край топчана, скрипнувшего под их тяжестью. Рувим удрученно молчал.
— Тут вот какое дело… — старательно глядя мимо женщины у окна, начал Артем Каратута. — Мы из Тель-Авива приехали… — Не зная, что бы еще сказать, он запнулся и умолк.
Лейла Куртовна взглянула на Артема с опаской, как будто он ей объявил, что прибыл в Ак-Топоз не из еврейского края, а прямым ходом из районной психбольницы. Из Тель-Авива! Да тут, в кишлаке, про таких и не слыхивали отродясь.
— Я ваш отец, — глухим голосом сказал Рувим Веселовский и добавил еле слышно скорее для себя, чем для нее: — Папа…
— Вы Курт? — чуть подавшись вперед, недоверчиво спросила Лейла.
— Я Рувим, — сказал Веселовский. — Какой еще Курт?
— Мама сначала думала, — объяснила Лейла, — что он из Ашхабада.
— Нет, — сказал Рувим и улыбнулся косо, как неудачной шутке. — Нет.
— Я тоже не поверила, — утвердительно продолжала Лейла. — Он никакой не туркмен, а австриец. Он в Вену уехал.
— В какую там Вену! — досадливо махнул рукой Рувим Веселовский. — В Израиль я уехал, поэтому она вам ничего и не сказала. Испугалась.
