— Но ведь он же твой брат.
— Ну и что? При чем тут это?
Она замолчала, потрясенная его словами. Некоторое время они сидели, глядя друг на друга так, словно их разделяла космическая даль.
— Он твой брат, — сказала она; ее слова прозвучали как заезженная пластинка, неустанно воспроизводящая магическое заклинание, усомниться в котором непозволительно. — Ему нужно найти свое место в этом мире. Ему нужен хороший заработок, чтобы он чувствовал, что получает деньги по праву, а не как милостыню.
— По праву? Но мне от него и на цент пользы не будет.
— Так ты об этом думаешь в первую очередь? О собственной выгоде, о прибыли? Я прошу тебя помочь брату, а ты прикидываешь, сможешь ли обогатиться за счет его труда, и не поможешь ему, если не увидишь в этом выгоды для себя. Я правильно поняла? — Она увидела выражение его глаз, отвернулась и поспешно продолжила, повысив голос: — Да, конечно, ты помогаешь ему, как помог бы первому встречному нищему. Материальная помощь — ты не признаешь и не понимаешь ничего другого. Ты задумывался хоть раз о его духовных потребностях, о том, что такое положение делает с его чувством собственного достоинства? Он не желает жить как нищий. Он хочет быть независимым от тебя.
— Получая от меня деньги, которые не способен заработать, за работу, которую не умеет делать?
— Ты бы от этого не очень пострадал. Здесь предостаточно людей, которые работают и делают для тебя деньги.
— Ты просишь, чтобы я помог ему обманывать?
— Вовсе необязательно называть это так.
— Это обман или нет?
— С тобой просто невозможно разговаривать. Ты начисто лишен человечности. У тебя нет ни капли жалости к брату, ни капли сострадания к его чувствам.
— Это обман или нет?
— Тебе никого не жалко.
— Ты считаешь, что было бы правильно пойти на обман?
— Ты самый аморальный человек на свете. Все твои мысли заняты лишь заботой о правильности. Ты никого не любишь.
Реардэн резко поднялся, давая понять, что разговор окончен и посетителю следует убраться восвояси.
— Мама, я хозяин сталелитейного завода, а не публичного дома.
— Генри! — с негодованием выдавила из себя мать, пораженная тем, что он посмел так разговаривать с ней.
— Никогда больше даже не заикайся мне о работе для Филиппа. Я не подпущу его и к воротам моего завода и не доверю даже метлу — заметать пепел у печей. Я хочу, чтобы ты поняла это раз и навсегда. Помогай ему любыми другими способами, но о моем заводе забудь и думать.
— Да что ты возомнил о своем заводе? Это что, святой храм? — сказала она с презрительной издевкой в голосе.
