— Мы говорили про то, где мы находимся, и ты сказал, что мы на какой-то горе, кажется, Геликон называется и…
— Киферон… — поправил маг.
— Да, Киферон… На высоте полутора километров… Слушай, но откуда же здесь снег, среди лета-то, ведь полтора километра — это же не высоко?
— Специально постелили в преддверии нашего прилета для обеспечения мягкой посадки!
— Серьезно?
— Как никогда! — с умным видом ответил Загрей.
— Так ты чародей или ученый? — вновь заинтриговалась Кострова.
— Ну, вот мы и перешли к последнему вопросу: «кто?», но давай, все же, сначала выпьем, а то еще даже пол-бутылки не осилили!
— Хочешь меня споить? — чувствуя скорое приближение новой волны сладострастия, кокетливо спросила девушка. — Что ж, валяй! За кого будем пить? Или за что?
— За твое успешное возвращение домой! — выпалил Загрей, и через несколько мгновений вновь зазвенели бокалы.
Осушив свой фужер, Лена снова почувствовала интенсивное желание, которое нарастало с каждой секундой. Тело её само собой, к пущему удивлению её затуманивающегося сознания, прыгнуло в объятия кудесника, но все же перед тем, как слить свои уста с пухлыми ярко-алыми губами Загрея, Лена успела все же спросить:
— Кто же ты, прелестный мальчик?
— Кто я? — мягко улыбаясь, переспросил юноша, нежно целуя её уста. — А ты еще не догадалась? Ну, ладно, не буду тебя томить. Так вот, слушай же, моя любопытница, я — часть той силы, что вечно хочет блага, но вечно зло творит в отместку за грехи…
Ответ нисколечко не удивил Елену — она была готова услышать именно такое признание… Но обдумать, что же это значит, она не успела, отдавшись новому потоку любострастной похоти. И в самый последний миг, когда еще горел светильник разума, лишь успела почувствовать, как кто-то завязывает ей глаза тем же шелковым черным шарфом…
Очнувшись, Лена, еще не успев открыть глаза, отчетливо поняла, что с ней что-то не так — она явно ощущала себя в чужой (хотя и чистой) тарелке, проще говоря, не в себе. Она почувствовала, что прежняя её природа потеряна (или похищена, причем, наглым образом), а приобретенная новая неуютна и чужда, словно новое, ни разу не одеванное платье. Чьи-то нежные руки, еще более тонкие, чем уже полюбившиеся руки Загрея, развязали шарф, прервав плавное скольжение её мыслей, и когда лукавые синеглазки распахнули, наконец, оборки ресниц, то удивлению их не было предела. Рядом, по правую руку, близко-близко, но не то, чтобы совсем уж вплотную, загадочно улыбаясь, приоткрыв пухлые губы, блестящие словно отшлифованный металл, лежало до боли знакомое, самое близкое и родное, но вместе с тем чужое, ранее не виденное
