В душном помещении повисло ожидание, парни негромко разговаривали между собой, ведя себя так, словно Табса здесь не было. Табс знал, чего они ждали — прибытия Арчи Костелло. Он знал о нем все — о его влиянии и заданиях.
Дверь распахнулась, и дневной свет ворвался во мрак этого помещения. Не глядя, Табс уже знал, что теперь на сцену вышел Превеликий Арчи Костелло. Разговоры прекратились, и все насторожились. В душном воздухе повисло напряжение, словно кто-то поджег фитиль, и все ждали, когда прогремит взрыв.
— Привет, Эрнест, — сказал Арчи.
Настоящее имя застало его врасплох (он ненавидел, когда его называли Табсом, но привык к этому прозвищу). Табс повернулся к Арчи.
— Что, с Ритой все окончилось слишком плохо? — сказал Арчи, сделав небрежную паузу, словно они продолжали беседу, начатую ранее.
Табс снова был обескуражен. Во-первых, он ожидал, что встреча созвана, чтобы объявить очередное задание. Во-вторых, никто не должен был знать о Рите и о том, что с ней произошло. Об этом знал лишь парень, которого звали Оби. «С Ритой все окончилось слишком плохо…» В груди у Табса глухо застучало сердце.
— Помнишь Риту? — начал заискивать Арчи. На его лице выплыла поддельная улыбка, и Табс нашел ее схожей с профессиональной улыбкой клоуна. Но клоуном Арчи вовсе не был.
— Да, помню, — сказал маленький и скрипучий голос Табса Каспера. Он ненавидел свой голос за его неуправляемость, и никогда не знал, что от него ожидать: высокий и противный скрип или низкий и грохочущий бас, что его смущало не в меньшей степени, чем отрыжка или пук.
— Рита хороша собой, — сказал Арчи, немного наклонив голову. Его голос был мягким, словно он знал Риту, и она была в его самых нежных воспоминаниях. — Не так ли?
Табс кивал, не веря своим ушам. Сколько же Арчи знал о Рите? Рита… его гордость и слабость, его волнение и полное предательство. Черт, он чуть не сел из-за нее в тюрьму. Ладно, может не в тюрьму, но чуть не пошел под суд. То, о чем предупреждал его Оби. Табс любил ее, а теперь и ненавидел, но все еще хотел, чтобы она вернулась. Его все еще лихорадило при первой же мысли о ней, о ее теле. Она была единственной девушкой, к плоти которой он когда-либо прикасался, ласкал, обнимал. А ее груди. Он был готов умереть за них. Ему так нужны были деньги, вырученные им от той глупой распродажи шоколада — нет, не украденные им, как сказал, обвиняя его, Оби, а просто занятые взаймы. Ему нужно было кое-что купить и подарить ей на день рождения — браслет, который стоил ни много, ни мало девятнадцать долларов и пятьдесят два цента, включая налог — цена, иссушившая его сердце и сознание.
