Поэзия народов Кавказа в переводах Беллы Ахмадулиной | страница 25



Помню грузин, что о Грузии так трепетали:
О, лишь возьми мою жизнь, и дыханье, и трепет.
Жизнь не умеет забыться для сна и печали,
И виноградник живет, когда бедствие терпит.
 Дудочки осени празднество нам возвестили.
Слушайте, воины и земледельцы, мужчины!
Той же рукою, которой меня вы взрастили,
Ввысь поднимите с великою влагой кувшины.
 Жажда — была и, как горе, сплыла, миновала,
Быть не быть — не колеблясь и не канителя.
Тот, кто  на солнце смотрел сквозь стакан ркацители,
Может сказать: меня солнце в уста целовало!
        — Лоза, о лоза, узнаю твой ускоренный пульс,
          Тот пульс, что во мне, это только твое повторенье,
           Пока он так громок, насыщен тобой и не пуст,
           Прошу: о, прими подношение стихотворенья!

Ираклий Абашидзе[83]

КОРНИ

Вознесен над Евфратом и Тигром,
сверху вниз я смотрел на века,
обведенные смутным пунктиром,
цвета глины и цвета песка.
И клонилась, клонилась средь ночи
к Междуречью[84] моя голова.
Я без страха глядел в его очи,
словно в очи заснувшего льва.
Там, вверху, я оплакал утрату
тех времен, что теперь далеки,
когда белая темень Урарту[85]
вдруг мои осенила зрачки.
И когда в повороте капризном
промелькнул, словно тень меж ресниц,
дорогой и таинственный призрак
шумерийских и хеттских границ [86].
Приласкать мои руки хотели, —
но лишь воздух остался в руках, —
голубей, обитавших в Халдее [87],
в разоренных ее облаках.
Что-то было тревожное в этом
вихревом и высоком дыму,
белым цветом и розовым цветом
восходившем к лицу моему.
О, куда бы себя ни умчала,
свой исток да припомнит река!
Кровь моя обрела здесь начало
и меня дожидалась века.
В скольких женщинах, скольких мужчинах
билась пульсов моих частота.
Так вино дозревает в кувшинах
и потом услаждает уста.
И пока тяжелы мои корни
посреди занесенных полей,
я — всего лишь подобие кроны
над могилою этих корней.

ХВАМЛИ[88]

Я, как к женщинам, шел к городам.
Города, был обласкан я вами.
Но когда я любил Амстердам,
в Амстердаме я плакал о Хвамли.
Скромным жестом богини ко мне
протянула ты руки, Эллада [89].
Я в садах твоих спал, и во сне
видел Хвамли я в день снегопада.
О Эмпайр [90], по воле твоей
я парил высоко над Гудзоном [91].
Сумма всех площадей и полей
представлялась мне малым газоном.
Но твердил я: — О Хвамли, лишь ты,
лишь снегов твоих вечный порядок,
древний воздух твоей высоты
так тяжел моим лёгким и сладок.
Гент[92], ответь мне, Родос [93], подтверди —
вас ли я не любил? И не к вам ли
я спешил, чтоб у вас на груди
опечаленно вспомнить о Хвамли?