— Милли, ну отойди же в сторонку. Пропусти господина писателя.
— Босой господин идет к морю. Доброе утро!
— Когдай-то ты приехал? — удивилась женщина. — Я и не слыхала.
— Уже позавчера.
— В отпуске что ль?
Этот вопрос всегда вызывал у меня усмешку. Будто у писателя может быть отпуск! Сказал Улде — так звали эту женщину:
— Отдыхать некогда.
— Все должен писать с утра до вечеру?
— Если не писать, придется другое занятие придумать. Вот такие дела, да…
Мне, кажется, удалось изобразить измученное лицо, так что Улда вздохнула. После вздоха она сказала совершенно искренне:
— Бедненький.
В деревне еще умеют трогательно сочувствовать человеку.
— Ты один или с Сийри?
— Один. — Не стал говорить ей, что давно уже не живу с Сийри. Удивительно, что Улда еще не знала этого.
— Передавай ей привет, — сказала Улда. — Она несказанно хороший человек.
— Да, это так.
Улда вдруг как-то неловко засмеялась.
— Одна смешная вещь вспомнилась. Ох уж ни с того ни с сего…
— Что за смешная вещь?
— Помнишь, как нас с тобой в школе прозвали?
— Это было так давно.
— Помнишь?.. Жених и невеста.
— Так, да?
— Так-так. Ан видишь, вышло иначе.
— Улда, тебе повезло. У тебя очень хороший муж.
— Кто знает… Но у каждого жизнь получается, как ему предназначено. Не знаю, почему это вдруг вспомнилось.
После чего корова подняла хвост и кряхтя начала облегчаться: шлеп-шлеп-шлеп.
— И не стыдно тебе, — сказала Улда, оттаскивая животное подальше. — Обшлепаешь писателя.
Улда оттянула корову на середину дороги и зашагала дальше. Но уже через плечо добавила:
— Я тоже иногда хожу на пирс. Там теперь так грустно. Все позаросло…
Улда оказалась права. На берегу буйствовала трава, некошеная, спутанная и порыжелая. Старый сарай для сетей обрушился, и решетина крыши выпирала сквозь камышовые пучки, как голые ребра. Одна ворона, склонив голову набок, сидела на горбатом гребешке крыши и все смотрела в сторону моря. Но там не виднелось ни одной рыбачьей лодки. Возможно, ворона и не ждала больше мужиков с моря. Казалось, это была довольно старая птица. Молодая с любопытством бы поворачивала шею в разные стороны и стала бы пристально следить и за мною. А эта ворона сидела неподвижно, и трудно было отгадать, движутся ли хоть ее зрачки цвета ржавчины. Я подумал, что она узнала меня, по-прежнему считает своим, жителем этого острова. За долгую жизнь она видела слишком много мужчин и женщин, чтобы теперь поворачивать свой клюв по каждую живую душу. Могла бы, увидев меня, хоть каркнуть — подать знак, что узнала. Но в августе редкая птица издает звук, август молчит насколько возможно, август — месяц загадочный. А вот мой рот все же раскрылся, и я со страхом услышал себя произносящим:
