- В чем дело? - спросил Свердлов.
- Ничего особенного, - смутилась она. - У товарища голос такой... Потише бы надо.
- На улице слышно?
- Очень даже...
- Спасибо, мы учтем.
Михаил Иванович обратился к Ленину:
- Я выйду посмотрю...
Эйно Рахья взглянул на него вопросительно: не требуется ли помощь? Калинин отрицательно помахал ладонью.
- Что, Катя, какие-нибудь подозрения? - обратился он к ней в коридоре.
- Все спокойно. Матросы серьезные, понимающие. Евсеич в дежурной комнате.
- Ноги-то не промокли?
- Нет, я по сухому стараюсь. Ну побегу, пока глаза от тьмы не отвыкли.
Михаил Иванович спустился по лестнице. Дверь в дежурку была приоткрыта. На звук шагов выглянул Евсеич. Широкое, исклеванное оспой лицо его расплылось в улыбке:
- Вы, Михаил Иванович? Что, конец скоро?
- К этому идет. А ты кожанку почему не снимаешь?
- На улице то и дело. Посты, безусловно, проверяю.
Евсеев из тех людей, о которых говорят: ладно скроен и крепко сшит. По давней морской привычке ноги ставит широко, ходит чуть-чуть враскачку, будто под ним не твердая земля, а шаткая палуба. Лет пятнадцать назад, совсем еще молодым матросом, прошел Евсеев на крейсере I ранга «Баян» из Европы на Дальний Восток, в Порт-Артур. Воевал с японцами, попал в плен после гибели Тихоокеанской эскадры. Там окончательно разобрался, что к чему, и, по его собственному выражению, раз и навсегда выбрал свой курс.
Все в нем основательное, добротное, прочное. Брюки заправлены в яловые сапоги, кожанка, стянутая в поясе широким ремнем, достает почти до колен. Кепка тоже кожаная, с пуговицей на макушке.
Выглядит Иван Евсеевич Евсеев старше своего возраста. И оспинки старят его, и седина, и многочисленные морщины. Посмотришь - добродетельный папаша, отец семейства. А у пего и семьи нет, не успел завести: то подпольная работа, то тюрьма, то эмиграция и снова подполье.
- Не тревожьтесь, Михаил Иванович, - сказал он. - У нас здесь полный морской порядок.
- Надеюсь, - Калинин повернулся к молодому, коротко остриженному матросу, сидевшему возле лампы. - Что, товарищ, очень холодно в карауле? Озяб?
Матрос быстро поднялся со стула. Был оп настолько высок, что даже голову держал в наклон, будто боялся задеть потолок. Привык так, наверно, где-то в своей низкой деревенской избе.
- Нет, ничего, - торопливо ответил он. - Мы ведь попеременке...
- Да ты сиди, сиди. Как зовут-то?
- Федя... Федор Демидочкин.
- Скажи-ка мне, Федор, что у вас на «Авроре» насчет Керенского и его министров думают?
