— Насколько я помню, говорить ты умел. Но меньшей мере половина медсестер полка с надеждой поглядывала на тебя.
— Худшая.
— А Залесская?
— Исключение. И потом — к ней был благосклонен командир дивизии. Соперничать с начальником-старичком…
— Он был моложе, чем ты сейчас! — с уступчивой улыбкой в черных тюркских глазах возразила Мила.
— Ну… У него и бородка была и брюшко.
— Но ни одного седого волоса.
— Видимо, и меня уже относят к старикам.
— Студенты и пионеры — конечно. Ну, а женщины, которые только что не спускали с тебя глаз…
— Не подслащивай пилюли, женщины улыбались только тебе, — думая уже о чем-то другом, сказал Горин.
Мягкие, удивительно знакомые аккорды вырвались из открытых окон ярко освещенной квартиры и поплыли в недвижном темном воздухе. Горин хотел было остановиться, чтобы вспомнить передаваемую по радио, как он подумал, музыку, когда узнал квартиру и понял, кто играет на рояле — жена нового командира полка, Лариса Константиновна, на днях приехавшая к мужу. Играла она «Грезы любви» Листа.
Впервые эту пьесу и игру своей «тычи»[1] Горин услышал много лет назад в клубе академии, услышал и перестал ходить к ней на консультации, боясь, что может зайти разговор о ее выступлении на вечере, а он даже не знает, как называется вещь, которую она играла. В беседах с ней ему уже приходилось, краснея, сознаваться, что он не видел нашумевшего спектакля, не слышал Святослава Рихтера, восходящей тогда звезды. Выглядеть невеждой еще раз он не мог, как не мог тогда заглушить свое желание постоянно видеть ее, хотя вероятность привлечь к себе ее внимание была ничтожной. Много дней спустя он пошел в клуб и узнал там, что играла на концерте Лариса Константиновна Санникова. Потом нашел пластинку и крутил ее, пока томительная и гордая мелодия не запомнилась до последнего звука.
Сейчас в «Грезах» он услышал несколько фраз, проигранных словно через силу, и Лариса Константиновна представилась ему глубоко уставшей или чем-то подавленной. «Может быть, тем, что я отказался прийти в ее дом сегодня?» — подумал он. И ему стало неудобно и тесно в своем привычном, давно обношенном костюме.
Когда мелодия затихла, у Горина возникло сомнение, его ли поступок так повлиял на настроение Ларисы Константиновны. Помнит ли она его вообще? Прошло шестнадцать лет, как они встретились в последний раз на выпускном вечере. Позже у нее учились сотни таких, как он. Скорее всего, едва ли.
Как ни оправдывали его пришедшие в голову слова, ощущение вины не проходило: отказ прийти к ней на ужин она могла расценить как намерение держаться от нее, жены его подчиненного, подальше; услышать такой упрек, тем более от нее, для него было неприятно.
