Паоло не может не признаться себе, что присутствие девушки его волнует — именно физическое ее присутствие, ее трогательная хрупкость и беззащитность. Так хочется ее приласкать. Черт возьми. Кожа у нее, наверно, мягкая, как воробьиные перышки. Он чувствует, до чего она одинока.
— Да, я верю, что он застрелился сам, — доносится из тени тихий голос девушки, и Паоло даже не уверен, что слова эти обращены именно к нему. — И чувствую себя… соучастницей, что ли: ведь я тоже покинула его; мне трудно говорить, я не могу разобраться в этой истории… Возможно, еще и потому, что я не понимала отца.
— Человека вообще трудно понять, особенно… — он хотел сказать «военного».
Но Франка, не слушая его, продолжает:
— Он был репуббликино, понимаешь? И отсидел четыре месяца в концлагере в Кольтано. Потом таких, как он, то есть тех, кого сразу после войны арестовывали, стали выдвигать… в общем, очень скоро для фашистов настала легкая жизнь. А я все упрекала его: даже если он и не злоупотреблял открывшимися перед ним возможностями, то ведь и не отказывался от того, что ему предлагали… ну, от всяких там привилегий. Мне кажется, он по-своему старался искупить свою вину, работал как одержимый… «Я — слуга Республики», — говорил он, когда я пыталась критиковать армию, понимаешь?
Наконец-то ее прорвало. Паоло слушает слова девушки, сознавая свое бессилие. Что он может ей сказать? Он ждал слез, но их нет. Конфликт поколений, очевидно, накладывает печать и на человеческие страдания. Паоло чувствует себя одновременно и стариком, и незрелым юнцом. А Франка продолжает — спокойно, тихо:
— Он никак не мог освободиться от комплекса вины, и потому для него существовало одно лишь чувство — чувство долга. Если кто-то от чего-то отказывался, он брался за это. Шел на любые трудности, готов был ехать куда угодно — из Фриули на Сардинию, с Сардинии в Апулию; вечно мне приходилось менять школу, Да и матери все это до смерти надоело; сколько раз она говорила ему: «Все, большей за тобой не поеду! Ты превратил меня в какой-то дорожный баул, даже подруг себе завести не успеваю». Такого чувства долга я тоже не могла понять. И он остался один. Он был интересный, умный собеседник, и вообще — это же мой отец… Но каждый раз, когда я навещала его, я думала об одном и том же: «А вдруг мне удастся выведать у него что-нибудь полезное для нашего дела».
— И что же он тебе рассказывал в последнее время? — Паоло тотчас пожалел, что спросил об этом, но что поделаешь, такая уж у него профессия.
