Меня, разумеется, пистолетик весьма заинтересовал.
— Что ж ты его не захватил с собой, когда уезжали? — укорил я Вовку.
— Я ж тебе сказал: он был в заначке, на чердаке, под ящиком с песком для фашистских зажигалок. Если б полез за ним на чердак, машина на сборном пункте дожидаться меня не стала. А мама без меня не поехала бы. Да и не смогла бы — у неё ноги уже были как тумбы: пальцем нажмёшь — дыра в теле. Хорошо, что дома оказался, — повезло нам. Надрючили на себя быстренько, что под руки попалось, — минуты всё дело решали. Мама бархатную подушечку с иголками и золочёными ножничками схватила, с напёрсточком, тоже золочёным, — на глаза попались, я две подушки и два одеяла сгрёб. Они нас выручили, когда колонной по Ладоге ползли. По ледяной колее.
Пришли на пункт эвакуации, а все места в трёхтоннках, всех до единой, заняты. Мама еле двигалась. Не пускают нас никуда сослуживцы. Не пускают — и всё. Мама заплакала. Умоляет начальника колонны. А тот отвечает:
— Недопустимый перегруз. По метсведениям, лёд тонкий, может не выдержать.
И нам:
— Все из-за вас окажутся на дне. Если до того авиация не накроет.
А мама на колени бухнулась:
— Да я всего тридцать восемь килограммов вешу. Сынишка на меня ляжет, ему никакого места не нужно. Богом вас прошу, смилостивьтесь. Пустите в самый уголок. Мы никого не стесним.
А ему конторская начальница, рядом стояла, говорит:
— Это наша уборщица со своим сыном. В списке их нет. Уборщицу мы и на Урале найдём. Кучу уборщиц.
Мама как заплачет, в руку главному начальнику вцепилась и не отпускает. И всё как будто по ладони его гладит.
— Я вас умоляю, — плакала мама. — Если вы нас оставите здесь, мы умрём. У меня уже старший сын умер от голода. Смилостивьтесь над нами!
А сама на руке его пальцы перебирает и не отпускает.
— Ладно, — согласился начальник.
— Пусть в задний правый угол архива лягут. Где документация, — распорядился он.
Еле-еле я с колен поднял маму. Поддерживал её. И помог по накидной лестнице затолкнуть за борт. И тут же вскарабкался вслед за ней. И притулился к маме, чтобы согреть. Потом брезент закрепили. И мы тихо, не подавая звуков, лежали на папках, набитых бумагами. «Дела» какие-то со штампами «секретно». Маму безостановочно трясло — холод мучил. Даже когда брезент нагрелся и ей стало душно. Или от волнения. Нервничала. Боялась, что высадят нас. Когда колонна двинулась, то я приподнялся и раздвинул складки брезента. Не поверишь — мы плыли по воде, окружённой льдом. Вода бурлила из-под колёс.
