— …Возможно, это не так сразу понятно, но готов признаться, что обвинение не намерено настаивать…
— На чём настаивать? — дёрнулась Патриция, но успела придержать стакан с остатками чая. — На совершённом ею ужасном преступлении, состоящем в том, что открыла калитку на даче? Или на печеньях, подаваемых на закуску к водке? Ну тут ещё можно согласиться… А такси молодым ловила Павловская, а не Гонората, а посему соучастие в преступлении расползается на глазах!
Кайтусь поморщился с крайним осуждением:
— Обе дают такие показания, что ни одному слову нельзя верить. Затвердили наизусть, как им кажется, предосудительное поведение Стаси, которое сами же и выдумали, и уцепились за эту сказку зубами и когтями…
— Это и я заметила, а её добродетель тоже придумали?
— Эта самая добродетель их-то и спровоцировала!
— Значит, здесь источник заговора? Ты уж, будь добр, определись, кто тут на Климчака наезжает: его собственная сестрица с подружкой или доблестная полиция Плоцка? Ведь как мы до сих пор наблюдали, свидетели упорно пытаются подставить Стасю, из чего неким странным образом должно следовать жуткое преступление нашего злоумышленника. Полная галиматья, сам чёрт тут ногу сломит.
— Обвинение не чувствует в себе достаточно сил, чтобы вникать в психологию юных дам второразрядной метрополии…
— Обвинение компрометирует себя такими идиотскими вопросами, которые бьют даже вопросы судьи, а, казалось бы, судья здесь вне конкуренции!
Почему эта старая развалина до сих пор не на пенсии, кто ему подсуропил это дело?!
Кайтусь зыркнул на пани Ванду и занялся чрезвычайно трудным делом — попытался прикурить сигарету, которая сопротивлялась со страшной силой. Адвокат Островский вздохнул, хмыкнул и снова фыркнул, не сказав при этом ни слова. Патриции опять почудилась какая-то искорка, и она уставилась на пани Ванду. Журналистка считала её человеком честным и порядочным, несомненно, осторожным, но не трусливым, которому случается иногда и правду сказать.
— Я, — призналась пани Ванда, веселясь всё больше. — Я получила сверху общую указивку отыскать в нашем воеводстве глупейшего судью, ибо менее глупого не удалось бы подписать на обвинительный приговор. А этому всё едино, и так давно уже пора на пенсию. Из жалости его ещё в Плоньске держим по-свойски, вот и пригодился.
— Кошмар, — заявила Патриция с отвращением. — И я об этом даже написать не могу, ведь никто не поверит. Что-то мне подсказывает, что не один горотдел Плоцка на Лёлика окрысился. Не вырос ли на него зуб ещё у более высокой инстанции?
