Он был депрессивен, небрит, но не вызывал привычного раздражения.
— Ты долго еще? — спросил он.
— Полчаса, наверное, — ответила Евангелина, не удивившись его внезапному явлению. — Деньги, что ли, появились?
— Кихот отдал, вот еще с Санчо стрясу…
— Онегин, я хотела обои новые поклеить, веришь, нет? Опять на эту рвань смотреть, все деньги просадила…
— Ну, это ерунда, обои какие-то.
— Конечно, ерунда, но невозможно же всю жизнь смотреть на один и тот же рисунок на стенах.
— Почему? Нет никакой разницы.
— Да хрен с ними, с обоями. Больше не капает?
— Вроде нет. Я вчера с Александра Сергеича женой общался.
— С Наташкой, у которой даже имя проститутское?
— С ней. Она сказала, что прозу крепят так: перетягивают канатами в самом горле, а потом в то самое горло вдавливают литр коньяка.
— Вдавливают? А зачем вдавливать-то?
— Да я вот тоже не понял, зачем вдавливать — можно и так.
— А вчера — не поверишь.
— Чего?
— Все-таки Гульд играет Баха с иголочки.
— Еще бы. Но мне Горовиц больше нравится.
— Ах, Онегин, какая разница — Гульд, Горовиц… Опять в это кресло.
— Любишь кататься…
— Ты, кажется, не совсем так сказал.
— Боюсь оскорбить даму.
— Скоро бал, Онегин. И только посмей предложить мне водку!
— Бал? Ты в своем уме?
— Да-с, бал. Как только анализы станут отрицательными, случится бал. Так сказала Евангелина Вторая.
— Йоп твой отец! — выругался азиат.
— Падеж не тот. Правильнее будет «твоего отца!» — поправила азиата захмелевшая Евангелина.
— Йоп твоего отца! — повторил азиат.
— Первый раз было лучше, — заметил Онегин, наливающий водку в грязный хрустальный бокал. — Ну, за здоровье!
— За здоровье! — опять повторил азиат и немедленно выпил.
— Где ты его откопал? — спросила Онегина Евангелина, когда восточный гость вырубился вместе со своей последней песней.
— Так… нашел… — ответил Онегин. — А вообще, Танька попросила; она теперь матерью Терезой заделалась, грехи искупает.
— Ас письмами еще не завязала? В романе ж вроде кольцевая композиция.
— Так это в романе, Пелевина. А утром все иначе.
— Марина Алексеева вчера звонила, в гости зовет…
— Это из «Тридцатой любви…» Сорокина, что ли?..
— Из нее.
— Так она же мужиков не любит, теперь вот и до тебя докопаться хочет.
— Так мне идти к Марине Алексеевой?
— К Сорокину бы лучше сходила, до Марины я сам дойду.
— Нет, это слишком традиционно.
— Ну, ты кадр! — Онегин расхохотался. — Пелевина, тебя надо было убить сразу, до зачатия.
— А ты разве не заметил, что вы все это уже сделали?
