Ребята у двери переглянулись, словно опасаясь, что посреди класса вот-вот взорвется «айсберг». Стало вдруг очень тихо. Наконец фрау Хёфлих нашла письмо.
— Кажется, для Тео, — улыбнулась она, передавая Носику конверт. — Ты и лейтенанта завербовал для битвы на теннисном корте? Генерала, я вижу, вам недостаточно?
Носик, однако, оставался серьезным, словно получил аттестат с одними единицами. Учительница удивленно спросила:
— В чем дело? Ведь я пошутила. На конверте указано, что отправитель — какой-то лейтенант. В следующий раз давай свой домашний адрес, слышишь?
— Хорошо, фрау Хёфлих, — ответил Носик так послушно, будто обещал стать пай-мальчиком.
Письмо он сразу же сунул в карман. Генерал с друзьями поспешили убраться.
Рената шепнула Точке:
— Тут дело не чисто. Вот бы узнать, что в этом письме!
Когда они наконец приступили к уборке, Носик сразу взял ведро и вышел. Но очутившись в коридоре, тут же поставил его на пол и сбежал вниз. Генерал с друзьями уже пересек двор, однако Носик еще слышал, как он сказал:
— Ну ладно, пусть не струсил. Но все выболтал!
Носик торопливо вскрыл письмо лейтенанта и, усевшись на крыльцо, стал читать:
Дорогой Тео!
Наверное, вы с друзьями уже обсудили ваш поступок на пустыре. Руку я, оказывается, сломал. Теперь несколько месяцев не смогу обучать моих солдат. И все из-за вашей грубой шутки. Сначала я думал написать старшему пионервожатому в школу. Но потом решил, что ты, наверное, уже и сам понял, к чему могут привести ваши игры на пустыре. Поэтому я хотел бы раньше побеседовать с тобой. В среду меня можно навестить. В 3 часа дня заходи ко мне в казарму.
С приветом Клаус Борнеман.
Носик читал письмо снова и снова, а сам чуть не ревел. Ребята виноваты не меньше, чем он, а считают его трусом. Но ведь он не назвал ни одного имени — ни лейтенанту, ни солдату. И разве это трусость — помочь раненому и назвать себя самого и свою школу?
Тео чувствовал себя глубоко несчастным. Он не хотел ничего рассказывать ни фрау Хёфлих, хотя был уверен, что она наверняка бы его поняла, ни Точке… В то же время гордость не позволяла ему предложить Генералу и другим ребятам навестить вместе с ним лейтенанта.
В мрачном настроении бродил он по маленькому городку. Узенькие улочки, казалось, сегодня угрожающе сдвинулись; от этого еще мучительней сжималось сердце. Он разглядывал остроконечные крыши и цветы на окнах и презрительно бормотал про себя: «Куколки, цветочки».
Охотнее всего он попросил бы маму отослать его назад, в Хагенберг. А может, прямо ей сказать: «По моей вине человек сломал руку». На душе у Тео было так скверно, словно Генерал высунул ему язык. Длинный-предлинный, длиннее, чем у того птенца из его сна. Ну просто хоть плачь. Он еще раз перечитал письмо. Вспомнил, как лейтенант шел рядом с ним, вспомнил его искаженное от боли лицо, и ему стало очень жаль лейтенанта. «Конечно, он потому и хочет поговорить со мной, что я ему помог. А дальше? Я ему все расскажу по-честному, — подумал Носик. — Может, он и поймет, что я не имею права выдавать остальных».
