— Если ей что-то угрожает, я определенно остаюсь! — буркнул Коглен.
Машина выехала на еще более широкую улицу. Стало людно. Здесь, в современном районе, освещение было электрическим. Здесь были и кинотеатры, и автомобили, и люди в полностью европейском платье, а не в одеяниях, сочетающих западные и восточные традиции, какие встречаются в более бедных кварталах. Впереди показался переливающийся огнями отель «Петра».
Полицейская машина остановилась перед самым входом. Галиль вышел и небрежно огляделся по сторонам. Слонявшийся поблизости зевака подал ему неприметный знак. Галиль кивнул. Зевака нога за ногу зашагал прочь. Галиль открыл заднюю дверцу машины.
— Вам придется еще немного потерпеть мое общество, — сказал он учтиво. — Я буду на страже, пока дело не подойдет к развязке.
Они вошли в вестибюль и направились к лифту, лишь слегка приободренные многолюдностью и ярким освещением.
— А где Дюваль? — внезапно спохватился Коглен. — Он тоже замешан в этом деле.
— Он остался на улице Хусейна, — коротко пояснил Галиль. — Бедняга! Он обручен с логикой и влюблен в прошлое. Его так и тянет совершить преступление в состоянии аффекта. Но я оставил своих людей присмотреть за ним.
Они всей гурьбой втиснулись в лифт. Он поднялся наверх. В холле перед номером Мэннерда какой-то человек полировал деревянные панели. Он выглядел в точности как служащий отеля, но кивнул Галилю.
— Один из моих, — сказал турок. — Пока что все спокойно. Другие охранники тоже поблизости.
Они вошли в номер. Вид у Мэннерда был откровенно мрачный.
— Я закажу чего-нибудь поесть, — заявил он Галилю. — Уже почти десять, а ужин мы пропустили. Но надо наконец разобраться со всеми этими загадками. Я хочу поговорить начистоту. Если кто-то действительно заложил на той улице бомбу, и если у устройств бывают дубли…
Он пребывал в таком состоянии духа, когда последовательное мышление дается с трудом. Слишком все это необъяснимо, слишком многое не вяжется друг с другом. Начиная от рассказа Коглена о книге с невероятным посланием — которое Мэннерд теперь увидел воочию — до не укладывающегося в голове выстрела, выбившего у него из руки чашку с непостижимым образом отравленным кофе. Не говоря уж о физическом феномене появления льда без морозильного устройства и серебристой пелене, оказавшейся совершенно нематериальной.
Мэннерд был инженером, человеком трезвого ума. Он готов был взглянуть в лицо любому факту, а о теории задумывался уже потом. Но он не был способен разом воспринять такую уйму вещей, каждая из которых противоречила всем мыслимым теориям. Вид у него был раздраженный, упрямый и слегка испуганный одновременно.
