— Как это? — не понял Ваня. — Тебя ж увидят!
— Да я невидимкой. Измотался весь. С людьми морока, да тут ещё кукушка каждые пятнадцать минут вылезти норовит. Куковать ей, вишь ты, надо. Работа такая у неё. Тоже не бросишь.
Домовой помолчал, угрюмо пожевал густые усы.
— И ведь что эта куча брёвен делает! Смеётся надо всеми, как они мучаются! — снова взорвался он негодованием.
— Кто смеётся? — спросил Ваня озадаченно.
— Кто-кто, — передразнил его домовой. — Вот же бестолочь растёт. Дом, кто ж ещё!
— Дом не может смеяться, — неуверенно сказал Ваня.
— Дом не может! — с каким-то грустным весельем снова передразнил домовой. — А что ж он по-твоему может? Стоять, да небо коптить, когда печку топят? Он только и делает, что смеётся. Вот хоть сегодня взять. Замечал, иногда будто бы стены вздрогнут и у тебя комарики перед глазами прыгать начинают? Яркие такие, как звёздочки? Было?
Ваня кивнул.
— Вот-вот, это он смеётся. Шутке своей радуется. Доволен, истукан нетёсаный, — домовой подскочил к стене и пнул её босой ногой.
Замер на секунду. Лицо его сморщилось. Он прихрамывая подошёл к Ване и доверительно прошептал:
— Сильно ударил. Палец больно.
— А почему шёпотом?
— Да чтобы этот не услышал. Дом, — он помолчал и добавил. — Только он всё равно услышит. Как ни старайся. Хитрый, у-у-у! Хуже фарисеев и книжников!
Он наступил на больной палец стопой здоровой ноги и постоял так, балансируя, как цапля на болоте. Весь вид его выражал серьёзность и озабоченность нынешним положением вещей.
— Ладно, пойду я, — сказал, наконец, Фома.
— Ты куда?
— Матушка твоя форточку открыть не может. Помочь надо. И зачем закрывать-то её вообще потребовалось? На дворе лето, они форточки закрывают. Как дети малые…
И он, кряхтя, исчез под кроватью.
— Что ж это за жизнь… Лучше уж камень на шею да к Урту в омут… — послышалось его затихающее бормотание.
Ваню снова чуть тряхнуло, перед глазами заплясали весёлые мошки. Он улыбнулся. Теперь дом, видимо, смеялся над его матушкой, бессильно дёргающей ручку форточки. Словно вспомнив о чём-то, мальчик подбежал к стене и приложил ухо. Оттуда слышался задорный перезвон колокольчиков, словно внутри каждого бревна забил звонкий родник. Музыка текла невидимыми ручейками сквозь стены, брызгалась прозрачной водой на перекатах, собиралась в лужицы на полу. По лужам шлёпали ни о чём не подозревающие люди. Капли разлетались из-под промокших тапок, но никто этого не замечал. Вода просачивалась сквозь половицы в подпол, капелью и ручейками проливалась на мышей, а те, умеющие видеть незаметное людскому глазу, радовались, попискивали, катались по земле, тёрлись серыми спинками, вертели довольными усатыми мордочками. Прыгали под невидимым дождём, размахивая острыми, как шильца, хвостиками.
