Односельчане понемногу разошлись, не взглянув на Мартена, его сына, Гортензию и вдову, не перекинувшись с ними ни единым словом. Отныне они стали изгоями. Люсьен вызвался проводить Мирей. Войдя в свой дом, Гортензия разразилась рыданиями. Рухнув на стул, она задыхалась от ярости и изрыгала проклятья:
— Подонки! Они винят в этой смерти нас, как будто мы и правда в чем-то замешаны!.. Но нам-то, нам не в чем себя упрекнуть! Молодой парень на то и создан, чтобы за девками бегать. Мирей надо было только послать его подальше — и вся недолга! Он бы сразу все понял! Но она его заводила, стерва этакая, она его подначивала! Она одна должна была нынче терпеть весь этот ужас. А между тем, когда эта дамочка украшала муженька рогами, весь Менар-лё-0 знай похохатывал… Зато теперь каждый норовит призвать к ответу, все осуждают, выносят приговор! За такую малость они будут относиться к нашему Люсьену, как к убийце. Это несправедливо! Несправедливо!..
Кровь бросилась ей в голову, она скорчила гримасу, глубоко вздохнула и расстегнула пуговичку на вороте фиолетовой блузки с плиссированным корсажем. Мартен подал ей стакан холодной воды прямо из-под крана. Она большими глотками выпила его и продолжила, всхлипывая:
— Все лицемеры, все! Уж поверь, если б могла — уехала бы отсюда куда глаза глядят…
Он попытался ее успокоить:
— Люди слишком взволнованны… Через несколько дней никто и не вспомнит. Все уляжется.
Но он и сам страдал от всеобщей неприязни, обступившей дом. Они словно в осажденной крепости. Никогда еще он не имел случая оценить, как важна для него эта их деревенская спаянность. Раньше ему представлялось вполне естественным, что он вправе рассчитывать на доброжелательность и уважение соседей. Теперь же, когда все отвернулись, он почувствовал себя беззащитным, одиноким и опозоренным до такой степени, что испытал ужас, словно перед лицом самой смерти.
— Мэр их урезонит, — добавил он после паузы. — Это человек здравомыслящий. Он на нашей стороне.
— Бланшо и пальцем не пошевелит в нашу защиту, — возразила Гортензия. — Это же слизняк! Стоит кому-нибудь повысить голос, как он делает под себя…
Вдруг она запрокинула голову и прижала руку к груди. У нее иногда случались подобные недомогания (она их называла «сердцебиение»), но они проходили, едва начавшись. Мартен привык к ним, он и теперь не слишком обеспокоился, ограничившись тем, что помахал газетой перед ее носом. Да и она уже, будто из водоворота, всплывала на поверхность из короткого забытья, лицо снова приобрело прежнюю жесткость.
