Но что было делать? В спину с силой ударило (мальчишка вздрогнул) тупым концом древка копьё, рыкнул зверь, дернула спереди верёвка — и Пашка пошёл, съёжившись от страха и унижения. Он не осмелился даже обернуться на ударившего его орка, чтобы не встретиться глазами со взглядом волка.
* * *
Судя по звёздам, прошло часа два, Пашка умел это определять. А ещё вспомнил вдруг, что Большая Медведица — вон она, над головой — на каком-то из языков Толкиена — Valacirca, Серп Валаров (кто такие Валары, он не помнил). Три часа ночи, он умел определять время по этой штуке.
Ступни не чувствовали совсем ничего. Совсем. Пашке казалось, что он идёт на чём-то чужом и резиновом — наверное, так люди ходят на протезах. Руки просто онемели, но несильно, связка не была тугой — вот только при малейшей попытке пошевелить руками верёвка немилосердно пилила кисти и основания больших пальцев; умеют связывать, с-с-сволочи!
От обиды — как всё нелепо и страшно выходит — глаза сырели сами, сделать с этим ничего не получалось, да Пашка и не очень старался. Он уже почти уверился, что всё кончится просто — на каком-нибудь из шагов ноги откажут, он упадёт, проволочётся на верёвке пару шагов, а потом, как в книжке про такие дела, верёвку обрежут и ткнут в спину копьём. Когда мальчишка читал про такое, он иногда ставил себя на место главного героя — и не задумывался, что убитый тоже был человеком; он же не герой, а герой-то останется жив и победит!
Себя было жалко. Но и жалость к себе выглядела как-то отстранённо, потому что ничего не могла изменить.
Мальчишка и не заметил даже, как и когда они выбрались из мокрой ледяной каши на каменную осыпь. Волки порыкивали и повизгивали — под лапами камни осыпались, они съезжали назад то и дело, и Пашка вдруг подумал, что, не будь люди связаны, тут можно было бы попытаться бежать. А следующей его мыслью было: спасён! Больше ни о чём думать не хотелось, самым важным стало, что они, кажется, дошли и он стоит на ногах!
Вереница пленных ныряла в расщелину на склоне — перед входом в неё несколько урук-хайев снимали с пленных верёвки и поторапливали их пинками и толчками. Из расщелины падали колеблющиеся отсветы пламени.
От верёвок на руках остались сине-багровые следы. А пинок сшиб бы мальчишку с онемевших ног, если бы Туннас не подхватил, повернувшись, падающего Пашку и не оттащил полуволоком к соломенной подстилке — такой же, как в предыдущей пещере, только тут не было решётки, и солома была навалена просто вдоль стены в пещерном коридоре. А на другой стене тут и там ярко горели понатыканные в расщелины камня факелы. На тюрьму это ничуть не походило.
