― Что ― кто? ― с интересом наклонился он ко мне.
― Кто легенды рассказывает?
― Люди, Стасик, люди. От людей, знаешь ли, не укроешься. Люди ― они все знают...
Способ все не придумывался. И тогда наконец-то проснувшись, я решил, что самое простое ― ничего такого не измышлять. А просто взять его за шкирку и довести до выхода. Но сначала требовалось все-таки дать ему шанс покинуть помещение самостоятельно.
― Вот что, ― сказал я, поднимаясь на ноги. ― Не люблю отгадывать загадки во втором часу ночи. Люблю в это время спать. Давайте-ка по-хорошему: приходите завтра утром, и все обсудим. А сейчас...
Но Воробьев-Понос-Приветов не дал мне договорить. Тоже вскочил с места, царственным жестом завернулся плотнее в свою оконную занавеску и гордо вперил в меня острый подбородок ― что твой римский патриций.
― Да, Станислав, ― произнес он с горечью, ― ты меня действительно разочаровал. Неужто правда думаешь, что президент группы компаний «Фарус» сбежал в покрывале от своей службы безопасности, чтоб здесь с тобой шутки шутить?! Ну хорошо, я сам виноват ― неверный тон взял, хотел, понимаешь, на школьных воспоминаниях... Но твоя-то где прославленная сообразительность, а? Или это не ты через дружка своего муровского еще вчера все сведения на мой холдинг получил? И на меня лично в том числе? И не ты ли двух моих бойцов повязал на квартире у этой сучки Нинельки? А потом одного еще и замочил ― скажешь, нет?
Ошарашенный этим неожиданным рейдом по моим глубоким тылам, я растерялся. Нечувствительно опустившись обратно в кресло, только и смог пробормотать:
― Щербака твоего не я грохнул...
― Да какая разница, ― нетерпеливо дернул плечами Валька Понос, ― что мне, жалко, что ли? Мне гораздо жальче будет, если мы с тобой не договоримся.
― О чем?
― Вот это другой разговор. ― Удовлетворенно ухмыльнувшись, он неторопливо опустился назад в гостевое кресло. ― Есть что перетереть. Ты придуриваешься или правда не знаешь, какой фортель выкинула эта Нинель?
Кто-то из мудрых заметил: с годами все легче вспоминать и все труднее помнить. То-то старички так падки на сочинение мемуаров. Но что касаемо меня, то я до этого еще не дозрел. Во-первых, на оперативную, как теперь говорят, память пока не жалуюсь.
А во-вторых, мои воспоминания о конкретно Вальке Панасюке оказались довольно скудными, и все связанное с ним выглядело сегодня размытым и нечетким, как в студенческой курилке.
Валька у нас в классе был не то чтобы отверженным, но и дружить с ним почему-то никто не хотел. Теперь я думаю, это как-то было связано с его фамилией, а вернее, с кличкой, от этой фамилии производимой, ― совершенно, замечу, несправедливо. Но в отрочестве нам, его жестоким сверстникам, хватало, должно быть, одного созвучия. А тут еще не менее жестокая природа зачем-то наградила Вальку копной волос цвета детского огорчения. В общем, прозвище прилипло к Панасюку прочно. А сам он вдобавок сделал все возможное, чтобы его закрепить: всякий раз, услышав «Понос», лез в драку. Помнится, пару-тройку раз я даже отгонял от него обидчиков: эта несправедливость ясна была мне уже тогда. Но и это нас не сблизило: он даже ни разу не поблагодарил меня за помощь, просто разворачивался и уходил. Собственно, и я не навязывался ― уж больно смурной у него был всегда вид.
