― Человек, который большую часть энергии тратит на поддержание собственной лени, подобен рабовладельческому государству ― он малорентабелен, -вещал Вантуз, приканчивая очередную бутылку и грязноватым полотенцем вытирая пену с усов и бороды. ― Кто это сказал?
Вряд ли вопрос был обращен ко мне: я уже имел возможность убедиться, что в собеседнике стрингер не больно-то нуждается. Но решил, что пора мне как-то заявить о себе в качестве полноценной боевой единицы, и предположил:
― Какой-нибудь идеолог грядущего феодализма.
Он оторвался от стакана и впервые оглядел меня
с интересом.
― Вообще-то это сказал я, ― скромно сообщил он. Подумал и добавил: ― О себе. От природы я ленив и нелюбопытен...
― Как Пушкин, ― кивнул я.
Теперь Вантуз посмотрел на мою персону даже с некоторым уважением и пробормотал:
― Можно и так. Он ведь это еще до меня сказал: «Мы ленивы и нелюбопытны!» Но когда меня застрелят, люди тоже скажут: закатилось солнце русской журналистики!
Я внутренне сделал стойку, но поинтересовался небрежно:
― Почему обязательно застрелят?
― Застрелят ― не обязательно, ― с пьяной бесшабашностью легко согласился он. ― Могут зарезать. Или взорвать к чертовой матери...
― Это за что же?
― «За что» у нас никого не убивают, ― наставительно сообщил Ванин, нетвердо наливая себе новый стакан. ― Убивают ― «для чего» или «почему». Меня, например, прихлопнут потому, что я у себя в квартире бомбы держу. Бомбы, понял? В любой момент вкручиваешь запал и... Сам понимаешь.
Я попытался заглянуть ему в лицо, чтобы понять, насколько серьезно он все это произносит. Но обнаружил у него поверх зрачков ту же, в сущности, мутную пивную пену, что на усах и бороде: Вантуз на глазах уходил в новый виток штопора.
Я не педалировал тему, ожидая ее развития, но после затянувшейся паузы длиной в добрые две с половиной бутылки он неожиданно сменил пластинку, ни к селу ни к городу заявив:
― Вот ты говоришь ― я идеолог феодализма...
Ничего подобного я не говорил, но снова промолчал, с интересом наблюдая, как Вантуз безуспешно пытается двумя пальцами ухватить скользкий кусок яичницы.
Так и не справившись с этой задачей, он погрозил мне испачканным в желтке пальцем:
― Обидеть хотел, да?
― Нет, ― сказал я, только чтобы поддержать разговор.
― Хотел, хотел! ― с пьяным упрямством помахал Вантуз у меня перед лицом теперь уже всей перемазанной в яичнице пятерней. ― А я не обиделся! Знаешь, почему?
― Не знаю, ― сказал я, решив и дальше придерживаться выбранного лапидарного стиля.
