Это обнадеживало.
И говорило о том, что тайна, покрывающая черты его спутницы, все-таки есть.
В самой глубине моей давным-давно зачерствевшей душонки опера я ощутил легкий укол, как говорит Прокопчик, «зазрения совести»: ведь я в своих кирзовых не в воровскую малину лез, а в частную жизнь двух немолодых людей. Но психическая атака интеллигентских рефлексий не предусматривает.
Пододвинув к себе свободный стул, я присел к столу и попытался нейтрализовать алебарду щитом наиприветливейшей улыбки. Не тут-то было. Профессор трудно проглотил так и не пережеванный кусок, со звоном отшвырнул от себя вилку и вскочил во весь рост, свирепо срывая с себя салфетку.
― Какого черта... ― прохрипел он, откашлялся и теперь уже раскатисто прогрохотал, хотя гром этот и был пока еще сдержанным и приглушенным: ― Убирайтесь отсюда немедленно!
И уставился на меня, сверкая глазами, выпятив острый гладко выбритый подбородок. Я увидел, как его длинная седая шевелюра распушается и встает дыбом, словно наэлектризованная надвигающейся грозой. В наступившей тишине мне послышался странный звук ― будто дребезжание стаканов на столике железнодорожного вагона. Бросив быстрый взгляд на женщину под вуалью, я заметил, что она сидит в той же позе, в какой сидела, когда я входил: низко опустив голову над тарелкой с едой. А звук производили ходящие ходуном в ее руках вилка с ножом, мелко-мелко дребезжащие о фарфоровую тарелку.
Все это нравилось мне все меньше и меньше. Я чувствовал, что погорячился и моя столь тщательно разработанная стратегия, мягко говоря, накрывается медным тазом.
Но отступать было некуда.
― Виктор Петрович, ― почти пропел я просительно, но со стула при этом не поднялся. ― Простите, ради бога, но дело действительно не терпит отлагательств. Вы в курсе насчет Нинель?
Мне показалось, его качнуло, как от удара. Взмахнув судорожно зажатой в кулаке салфеткой, он уже не прогрохотал, а проклекотал, словно в груди не хватало воздуха:
― Вон! Вон отсюда, негодяй! Или я вызову охрану!
Да, дело пахло керосином. И этот керосин мог вот-
вот вспыхнуть у меня под ногами. Казалось, еще мгновение, и впавший в ярость профессор начнет швыряться в меня салатницами.
Я обреченно поднялся.
Но тут произошло нечто такое, что разом переменило декорации ― причем в буквальном смысле слова.
Боковым зрением я, словно в замедленной съемке, увидел, как крахмальная скатерть короткими дергаными рывками едет со стола куда-то в сторону и вниз.
