Эта пышность, откровенно выставляемая напоказ, никого не озлобляла против врача. Те же простолюдины, которые ненавидели евреев за их богатство, а генуэзских, фламандских и немецких купцов — за их огромные барыши, с одобрением относились к роскоши, окружавшей доктора, как будто им самим от нее что-то перепадало.
Он был всегда щедр на подарки, безвозмездно лечил бедняков, и новсгоду ходили восторженные рассказы о разных случаях исцеления, создававшие ему славу чудотворца.
Уличные ребятишки, которые писали ругательства на фасадах жилищ обращенных, никогда не пачкали словом «марран»[18] белых стен докторского дома. А между тем Габриэль Акоста, несомненно, заслуживал наравне с другими эту кличку, которой клеймили евреев, перешедших в христианство. Он действительно был марраном, поскольку предки его приняли христианство менее ста лет назад, в конце XIV века, в период страшного преследования евреев, чтобы спасти таким образом свою жизнь и состояние. Они приняли фамилию Акоста, подобно другим их единоверцам, живущим в Испании и Португалии, и, сменив религию, продолжали заниматься тем же ремеслом.
В этой семье всегда был какой-нибудь прославленный врач. Ее члены, еще носившие еврейскую фамилию и жившие при дворах Кастилии, Португалии и Арагона, посвятили себя науке врачевания. Теперь, в XV веке, третье поколение придворных лекарей Акоста продолжало поддерживать семейную славу.
Несмотря на прошлое своей семьи, Габриэль Акоста не внушал ни подозрения, ни тревоги новому трибуналу инквизиции.[19] Он тщательно выполнял все обязанности христианина, неуклонно ходил к мессе каждое воскресенье, по вечерам перебирал четки в кругу семьи и ничуть не возражал против набожности своей жены, прекрасной и почтенной доньи Менсии, наследницы древнего рода старых христиан, тех, которые пришли с севера много веков назад, чтобы по призыву короля Кастилии, святого Фернандо, завоевать Андалусию.[20]
Донья Менсия была высокая, полнотелая женщина, лицо которой своей почти безжизненной белизной напоминало лица одалисок и монахинь, словом, женщин, ведущих замкнутый и сидячий образ жизни. Она восхищалась своим доктором как мужчиной и как ученым. С почти суеверным благоговением наблюдала она, как он, сидя над толстым томом и подперев голову рукой, проводит целые часы в книжном зале. Сама достойная дама едва умела читать, и у нее дрожали пальцы, когда ей предстояла мучительная задача нацарапать свою подпись. Бог не дал ей детей, и она заполняла свой досуг тем, что придумывала новые блюда для доктора, внимательно следила за порядком в кухне, кладовых и гардеробах, вышивала по вечерам, сидя на парчовых подушках в обществе двух молоденьких мавританских рабынь, искусных рукодельниц, присутствовала на всех церемониях в соборе (некогда Большой мечети) и в других церквах города, которые также были в свое время мавританскими или еврейскими храмами. Злые языки постарались довести до ее сведения супружеские измены доктора, в частности — его связь с некоей красивой андухарской еврейкой; но христианская матрона стала в конце концов спокойно относиться к этим небольшим неприятностям, которые вначале ее сильно волновали. Таковы уж все мужчины; к тому же, она была уверена, что Акоста ценит ее больше, чем других. Ведь точно так же и король дон Фернандо любит и уважает королеву донью Исабелу больше всех женщин, но стоит ему расстаться с ней и уехать, как он оставляет незаконного младенца всюду, где проведет сколько-нибудь длительное время. Раз солдаты и врачи проводят почти всю свою жизнь вне дома, незачем их женам и знать, чем они занимаются, когда отсутствуют. А что касается любовных связей с еврейками, то редкий король поступает иначе, чем доктор. Донье Менсии было хорошо известно, что некий принц, незаконный брат дона Фернандо, был сыном покойного дона Хуана, короля Арагона, и еврейки, с которой тот был в связи почти всю свою жизнь.
