Свет лился из окна прямо на нее, и она казалась слишком хрупкой, чтобы выдержать его напор. Он видел, как на руках через морщинистую кожу проступают острые желтоватые кости. А впадина на виске напоминала вмятину от удара. Лицо до того исхудало, что было похоже на обтянутый кожей череп. Под глазами и под скулами пролегли глубокие тени.
Он пытался внушить ей, что она должна есть, а иначе ему придется кормить ее насильно. Твердил о молоке и заварном креме. О кусочках размоченного хлеба. В его голосе слышалось раздражение, он сердился на нее, как на неловкого ребенка, хотя на деле это он в своем неведении был подобен ребенку. Но она не в состоянии была ему объяснить, всякая попытка заговорить отзывалась болью в голове, к тому же собственный голос в последнее время вызывал у нее ужас, казалось, во рту поселилось какое-то крохотное существо, беспокойное и непредсказуемое. В нем не было ни капли от спокойствия и чистоты голоса внутреннего. И потому она не стала объяснять, что принятие пищи равносильно принятию бренного, плотского мира, где царят убийство, похоть и разрушение, что прикоснуться к еде — все равно что уподобиться червю, который вгрызается в землю, поедая и испражняясь. Возможно, это он и понял бы, но объяснить, что на Небесах видеть и вкушать пишу — одно и то же, она даже не надеялась. Смотреть — значит поглощать, это слияние без уничтожения. Никакого разрушения. Свет бесконечно перетекает в свет, во всем гармония и абсолютный покой.
— Вы улыбаетесь, — сказал он. — Надеюсь, это знак согласия. Иначе бодрость и жизнелюбие к вам не вернутся…
Не вернутся! Ну и глупость же он сморозил. И ведь даже невдомек, что сам себе противоречит.
— …и хотя вам еще достает сил, чтобы ходить, даже они иссякнут, если вы не прекратите себя истязать.
Он потер переносицу и вздохнул.
— Это все, что я намеревался сказать. Надеюсь, я выразился понятно.
Маргарет склонила голову. Что Мэтью Аллен принял за тот самый ответ, которого только и ожидал. Он погладил ее по руке, по высохшим палочкам-пальцам, и ушел к себе в кабинет, провожаемый взглядом Безмолвного Стража.
На столе лежал рисунок: чистота линий, мощь, рычаги… Стоило только ему пожелать, и благодаря этому чертежу о лечебнице можно будет забыть. Заманчиво, но, впрочем, его хватит и на то, и на другое, он ведь всегда был человеком многогранным. Он преуспеет. На чертеже был изображен механизм его собственного изобретения, улучшенная конструкция. Сам процесс черчения доставлял ему удовольствие, лишь подтверждая мощь его интеллекта. Четкие чернильные линии соединялись под прямыми углами, образуя трехмерный многоярусный рисунок машины, словно выраставшей из белого пространства листа. Совершенство замысла поистине неземное. Его жизнь изменится. Давно уже ничто не захватывало его с такой силой, разве только в юности, когда он открыл для себя френологию и прочие науки о душе. Изобилие блестящих идей, сплав страсти и возможностей, новая жизнь — все как у влюбленного. Мэтью Аллен был влюблен без памяти.
