— Я же сказал, нет нужды кричать, — Мэтью резко вскочил с кресла. — Здесь… — Он закашлялся и не мог остановиться. Джон с нетерпением ждал, но приступ и не думал заканчиваться. Под глазами у доктора набухли мешки, побагровевшие губы окропила слюна. Он поднял руку, показывая, что кашель скоро пройдет. Наконец, после нескольких взрывов кашля, доктору стало лучше. Он застонал и осторожно вдохнул.
— Да вы больны.
Аллен засмеялся.
— Боюсь, вы правы. — Ему показалось, что его голос еле звучит. Как будто уши заложило.
— И устали.
— О да. И устал.
— Ну, так отдохните. Прилягте на кушетку.
— Да-да. Пожалуй.
Мэтью согласился. А почему бы и нет? Все к нему пристают, требуют, чтобы он принимал решения. Пусть сами решают. Пока он с кряхтением опускался на подушки, его неожиданный посетитель стоял над ним. Сняв покрывало со спинки кушетки, Джон прикрыл им доктора. Мэтью Аллен, глядя в спокойное толстое лицо сломленного поэта, пока тот подтыкал сбоку одеяло, уютно укутывая своего подопечного, вспомнил, что бедняга — тоже отец, как и он. Должно быть, когда его дети болели, он ухаживал за ними с той же немного отвлеченной, дельной заботой во взоре. Доктор на миг почувствовал себя беспомощным и чуть не расплакался. Короткие немытые руки Джона довершили начатое, и он вновь распрямился.
— Благодарю, — сказал Аллен. Он лежал, измученный, не справляясь со своей собственной жизнью, погребенный под нею, и у него не было сил продолжать. — Благодарю вас.
— А теперь вернемся к вопросу о моей свободе.
Джон обратил лицо к солнцу. Ветви деревьев расщепляли солнечный свет на множество лучей, один из которых, неуловимый и теплый, словно детский поцелуй, играл у него на лбу и в уголке глаза. Джон, прищурившись, глянул вдоль луча, словно плотник, оценивающий, ровная ли ему попалась доска. Какой он мохнатый: пылинки, цветочная пыльца. А вот и пара трепещущих прозрачных крылышек.
Он шагал, и под ногами похрустывали сухие веточки, усыпавшие землю во время грозы. Между дубами тут и там подрагивали пролески. Над головой всхлипывали птицы. Соприкосновение с миром. Как же хорошо. Но Джон рвался сквозь мир, к дому. Весь мир — дорога, пока не окажешься дома.
Он вышел из лесу у бакхерстхиллской церкви. У нее, словно у человека или у дома, было свое лицо со своим вполне определенным выражением. Пройдя сквозь каменные ворота, он увидел ровные ряды могил, над которыми сгустилось безмолвие смерти. Тис с длинными, неторопливыми иглами отбрасывал густую тень.
