— А что? Я ведь парень ничего, — объявлялось не без святой наивности.
Этому «парню» было уже около сорока, нос висел у него, как у старого филина, но ни тени сомнения, ничем не разубедишь, — неотразимый красавец.
Как-то заговорили о том, что немцы тоже обжились и обнаглели. Был слушок, в соседней части они сделали вылазку, забросали гранатами ротную землянку. Наши пытались достать «языка», посылали разведчиков, бросали роту боем, возвращались ни с чем.
И опять Миляга подал голос:
— Лезут нахрапом, я бы один достал, коль попросили…
— Начальство не догадывается тебе в ножки поклониться.
Милягу не смутишь, он быстро соглашается:
— То-то и оно. Я бы раз, два — и в дамках. Держи «языка».
— Ты же вместе с другими лазал?
— То вместе с другими. Возню под носом у немца разведут, что у тещи на именинах. Он и приложит — уноси ноги. Один-то — любо-мило, тишина…
— Слазай одиночкой, кто не пускает?
— Попроси меня, да поласковее. Доброе слово люблю.
— Трепаться ты любишь.
— Я?
— Нет, кобель Кабыздошка, что дома остался.
— Я — трепач? Вы слышали?
— Слышали, слышали, молчи лучше в тряпочку.
— Братцы! Что же это? Все считают меня трепачом?
— Все. А раньше-то не замечал?
У Миляги плаксиво блестели колючие глазки, гневно пунцовел кончик носа.
— Бьемся об заклад!..
— Ладно уж, не ершись.
— Бьемся об заклад, сукин сын! К утру «языка» приведу!
— Ты ведь и соврешь — не дорого возьмешь.
— Заклад! Все!! Испугались?
— Да что ты на заклад поставишь? Разве Япарова. Кроме этого быка племенного, у тебя за душой ничего нет.
— Вас здесь, окромя меня, семь лбов. На каждый лоб старшина утром наливает по сто грамм. Не жрите сразу, повремените, покуда не вернусь. Не приведу «языка» — возьмите мои сто грамм кровные.
— На всех семерых твои сто грамм? Маловато.
— Семь дней, будь я проклят, ежели не приведу, не понюхаю стопочки. А уж коль приведу — на-кася…
— Идет, — согласились мы дружно. — Приведешь — сольем во фляжку, с поклоном поднесем.
— Ну, ребята, гляди — уговор!
— Ты поглядывай.
— Кто потом откажется — потроха выпущу.
— Ну, ну, стращай…
— Тогда — все! Я пошел.
Миляга бочком полез к выходу.
— Не захмелей раньше времени…
— Ни пуха ни пера…
Он огрызнулся:
— Катитесь к чертовой матери!
И исчез за обындеволой плащ-палаткой, прикрывавшей выход.
Мы посмеялись над ним и разошлись — время было позднее.
Утром, еще затемно, мне пришлось бежать в штаб дивизии, менять разряженный аккумулятор. Три километра туда, три обратно — возвращался часам к десяти.
