Завидев Персиваля, Оттерли медленно двинулась ему навстречу, взяла его под локоть обнаженной рукой и повела в толпу, как будто он инвалид. Все присутствующие смотрели на Оттерли. Если гости не вели с его сестрой бизнес, то знали ее по работе в нескольких правлениях или по социальным законопроектам, которые она поддерживала. Все друзья и знакомые боялись ее. Никто не мог позволить себе вызвать недовольство Оттерли Григори.
— И где тебя носило? — спросила Оттерли Персиваля.
Ее зрачки сузились, как у рептилии. Она воспитывалась в Лондоне, где до сих пор жил их отец, и резкий британский акцент становился еще невыносимее, когда она бывала раздражена.
— Я очень сомневаюсь, что тебе было одиноко, — сказал Персиваль, оглядывая толпу.
— С мамой никогда не бывает одиноко, — саркастически заметила Оттерли. — Каждую неделю она выдумывает что-нибудь новенькое.
— Полагаю, она где-то здесь?
Выражение лица Оттерли стало еще более раздраженным.
— Когда я видела ее в последний раз, возле ее трона от поклонников было не протолкнуться.
Они прошли в дальний конец комнаты, мимо французских окон, которые, казалось, приглашали шагнуть сквозь их толстые, прозрачные глубины и полететь над туманным заснеженным городом. Перед ними остановился анаким, один из немногих слуг, еще сохранившихся в семействе Григори и других аристократических семьях.
— Шампанского, сэр? Мадам?
Одетые во все черное, анакимы были ниже ростом и более тонкокостными, чем нефилимы,[11] которым они служили. Помимо черной униформы, мать настаивала, чтобы они не прятали крылья и таким образом отличались от гостей. И действительно, разница была заметна. Крылья гостей были мускулистыми и хорошо оперенными, а у слуг — легкими и тонкими, как пленка или серая бумага. Больше всего они напоминали крылья насекомых. Из-за такого строения крыльев слуги летали с большой точностью, делая короткие быстрые движения. У них были огромные желтые глаза, высокие скулы и бледная кожа. Персиваль видел полет анакимов во время Второй мировой войны, когда рой опустился на фургоны людей, бегущих из Лондона от бомбежки. Анакимы без труда разорвали несчастных. После этого случая Персиваль понял, почему анакимов считали непостоянными и непредсказуемыми, способными лишь прислуживать существам выше их по рангу.
На каждом шагу Персиваль встречал друзей семьи и знакомых, хрустальные бокалы с шампанским отражали свет. Слова таяли в воздухе, оставляя ощущение сплошного бархатного гула. Он слышал разговоры об отпусках, яхтах и деловых предприятиях, и это характеризовало друзей его матери так же, как вспышки бриллиантов и жестокий смех. Гости разглядывали его из всех углов — его ботинки, его часы, — прерывали беседу, чтобы рассмотреть трость, и наконец, завидев Оттерли, понимали, что больной растрепанный джентльмен — Персиваль Григори Третий, наследник имени и состояния Григори.
