Сжимая ручку трости, Персиваль пробивался сквозь толпу. Обычно он смирялся с этими сборищами, но в теперешнем состоянии ему трудно было даже пройти по комнате. Он кивнул отцу своего бывшего одноклассника — тот уже много веков был вхож в их семью. Он стоял поодаль от всех, демонстрируя безупречные белые крылья. Персиваль слегка улыбнулся модельке, которую когда-то приглашал на обед, — прекрасному созданию с прозрачными голубыми глазами, из почтенной швейцарской семьи. Она была слишком молода для появления крыльев, и пока не было способа определить степень ее родовитости, но Персиваль знал, что ее семья старая и влиятельная. До того как он заболел, мать пыталась убедить его жениться на девочке. Когда-нибудь она бы стала могущественным членом их клана.
Персиваль еще кое-как терпел друзей семьи из старинных родов — ему это было выгодно, но его тошнило от новых знакомых — всех этих нуворишей, денежных мешков, медиамагнатов и прочих, к кому благоволила мать. Разумеется, они не походили на семейство Григори, но у многих получалось сочетать в себе почтение и благоразумие — то, чего требовал клан. Они имели обыкновение собираться на материнской половине квартиры, засыпали мать комплиментами и тешили ее аристократическое самолюбие. Такое поведение обеспечивало им приглашение в дом Григори на следующий день.
Если бы это зависело от Персиваля, то их жизнь была бы уединенной, но мать не выносила одиночества. Он подозревал, что она окружила себя развлечениями, чтобы не обращать внимания на ужасную правду — их клан не занимает в мире такого места, как раньше. Уже несколько поколений семья заключала всевозможные союзы, ее положение в обществе, ее процветание зависели от дружественных отношений. В Старом Свете помогала сама история рода, всюду протянувшая крепкие ниточки связей. В Нью-Йорке эти связи надо было создавать заново — везде, где только можно.
Оттерли, его младшая сестра, стояла у окна в тусклом зимнем свете. Она была среднего роста — шесть футов три дюйма, стройная, в коротком платье, слишком коротком, но в ее вкусе. Светлые волосы собраны в тугой пучок, губы накрашены ярко-розовой помадой, такая больше подошла бы юной девушке. Когда-то Оттерли была сногсшибательна, гораздо лучше той швейцарской модельки, но ее юность сгорела в вечеринках и неразборчивых любовных отношениях, продолжавшихся сто лет кряду. И юность, и везение покинули ее. Теперь она была женщиной средних лет — ей недавно исполнилось двести — с кожей как у пластикового манекена, хотя она всячески пыталась это скрыть. Она старалась изо всех сил, но так и не смогла вернуть себе внешность, какая у нее была в девятнадцатом веке.
