На четвёртый день Ксюша бродила по палате и тихо радовалась жизни. И я – вместе с ней.
– Расхаживаешь?
– Расхаживаю! – улыбалась она. – Ты знаешь, Лисичка, я так быстро привыкла к этой комнатке! Как будто мы всегда в ней жили… И будем жить долго-долго… Может быть, всю жизнь.
– Ой, Ксюнечка, только не всю жизнь! – пугалась я.
Но мы действительно прожили в этой “комнатке” целую жизнь.
То, что жизнь в этой комнатке будет долгой, нас не пугало, а только раззадоривало. Своё заключение в девяти квадратных метрах среди серых масляных стен мы приняли как условие жизни и как полигон для творчества.
И – работа закипела…
Сначала было помешательство на вырезании. В тот вечер я предложила Ксюше коробочки из-под соков: “Хочешь вырезать что-нибудь?” – “Хочу!”
С того дня ни одна коробочка не была выброшена: все они тут же превращались в вазочки, в стаканчики для карандашей, в шкатулочки…
А из старых книжек, которые принёс нам папа, мы вырезали весёлых зверушек и героев сказок. Ксюня вырезает феерически! Выбирает сложные рисунки, со множеством мелких и тонких деталей, и вырезает как вырезальщик-ас! Я смотрю на Буратино, которого она только что вырезала, и поражаюсь, на какую тонкую работу способен четырёхлетний ребёнок.
Мы вырезали, как угорелые, день за днём, на нас такой азарт нашёл! И тут же развешивали всё по стенам.
Комната постепенно оживала, веселела… Дыр, пробоин уже не было видно. Чёрных пятен – тоже. Отовсюду нам улыбались совы, ёжики, зайчики, львы… Папа притащил старую азбуку – и мы её разодрали с любовью, и развесили чудесные картинки, как наглядные пособия. Заодно и буквы поучим. Хотя Ксюня, мне кажется, их давно знает – но скрывает это.
* * *
А во время вырезания, когда мы уютно сидим рядышком, – течёт неторопливая беседа…
– Расскажи что-нибудь новенькое, – просит Ксюня. – Что-нибудь из своего детства. Или другое что-нибудь.
За больничные полтора месяца я рассказала Ксюше всю свою жизнь: все детские истории, грустные, смешные, весёлые: как, семилетняя, уехала в гости на другой конец города, а все думали, что я потерялась; как бегала с ребятами на соседнюю стройплощадку – и напоролась на колючую проволоку; как прыгала на спор с балкона; как ушла одна в степь на лыжах, и началась метель… А было мне шесть лет.
Рассказала, как мы познакомились с папой Гавром, – давно-давно, летом семьдесят второго года – когда повсюду цвела сирень, и была такая жара, какой не было сто лет… Так давно, что ни Антоши, ни даже Саши, твоего самоего старшего братца, тогда ещё не было, а сестрице Анюте было всего четыре года, – как тебе сейчас. А до твоего, Ксюнечка, рождения – было целых восемнадцать лет!
