— Как поживает твой пес?
— Ассад? Хорошо, спасибо.
— Почему ты не взяла его с собой?
— Он сейчас спит.
— Ах, так. Этому, конечно, нельзя мешать.
— Нет. Кроме того, он иногда хочет побыть один. Как каждый человек.
— В этом ты права, Эвелин.
— Теперь я уйду. Поднимайся наверх. Если кто-то придет, я начну петь. Мама это уже знает.
— Вот как?
— Да! Наверху можно спрятаться.
— Мама уже была наверху с другим дядей?
— Нет, еще никогда!
— Откуда ты знаешь тогда, что наверху можно спрятаться?
— Да потому что я была наверху! С мамой! Мы часто ходим наверх. Там очень красиво, ты увидишь.
— Пока, — говорю я.
Она медлит.
— Что еще?
— Можно мне тебя поцеловать, дядя Мансфельд?
— За марципан?
— Нет.
— Тогда за что?
— Ну, потому что ты все же хочешь нам помочь.
— Ах, поэтому, — говорю я. — Конечно, ты должна меня поцеловать.
Я наклоняюсь к ней, и она обвивает своими ручонками мою шею. Меня целуют в щеку — это определенно самый юный поцелуй, который я когда-либо получал.
Потом она быстро убегает. Я вытираю щеку, вхожу в древнюю башню и поднимаюсь по винтовой лестнице, которая скрипит и хрустит, выше, выше, и от мысли, что с каждой ступенью я приближаюсь к Верене, у меня на лбу выступает пот. Это ведь рискованное дело. Подумать только, девяносто семь ступеней! Когда я наконец достиг колокольни, Верена стояла передо мной, серьезная и решительная, и ее чудесные глаза были устремлены на меня.
Сегодня на ней легкое платье с глубоким декольте, без рукавов, из белого льна, на светлом фоне разбросаны цветы. Я восхищаюсь платьем: оно так элегантно и наверняка не очень дорого.
И как оно сидит!
Я не могу долго смотреть на нее. В этом платье она выглядит еще более волнующе. Верена. Ах, Верена!
Я достаю из сумки браслет и подаю его ей. Затем подхожу к люкам башни, которые до краев наполнены инструментами, сломанной мебелью, соломенными снопами и гниющими дровами. Я смотрю сквозь коричневые, красные и золотые листья деревьев. Над всем этим солнце. Легкая голубая дымка скрывает дали.
— Здесь очень мило, — говорю я и чувствую, как она приближается ко мне.
— Я хорошо тут ориентируюсь. Я жила во Франкфурте.
Я продолжаю разговор, и мне все тяжелее делать это, так как теперь она стоит позади меня почти вплотную.
— Там, внизу, маленькая река. По ту сторону Птичья гора — гигантский обломок, который лежит суровой глыбой, а здесь, где так ярко светит солнце, между черными деревьями еще кусочек лужайки, это высокогорье, здесь я уже однажды…
