— Я христианин, — отвечает он гордо.
— Ага. А Рашид — язычник, потому что у него другая религия, не такая, как у тебя.
— Есть только одна религия. Моя.
— Существует много религий. А тебе я удивляюсь, Ганси, я считал тебя умнее.
— Это ведь было так комично, с ковриком, — сказал мой брат и рассмеялся.
Теперь мы говорим по очереди, то по-немецки, то по-английски.
Маленький принц с оливковой кожей, стройным телом, черными глазами, большими и печальными, длинными темными шелковистыми ресницами отвечает, защищаясь:
— Я спрашиваю, где здесь восток. Я должен произнести свою вечернюю суру. На коврике. При этом должен кланяться на восток.
— У меня есть наручные часы с компасом, — говорю я. — Мы устанавливаем, где восток. Точно там, где находится окно. — Так, — заявляю я господину Гертериху, потому что именно он, а не я должен поднять свой авторитет, я помог ему достаточно, — теперь говорите вы!
Нет, этот воспитатель у нас не задержится! Он, должно быть, жил в совсем плохих условиях… Даже сейчас, когда я все расставил по своим местам, он говорит неуверенно и запинаясь:
— Рашид, клади коврик напротив окна и читай свою ночную молитву.
— Это сура, это не молитва, — отвечает маленький принц и смотрит на меня взглядом, полным благодарности.
— Читай свою суру, — бормочет смущенный господин Гертерих.
Я решил помочь ему еще раз:
— Да, — предлагаю я, — произноси ее громко, Рашид. На своем языке. Мы все будем слушать. Никто тебе мешать не будет. И если господин Гертерих или я — все равно когда, утром или вечером, — хотя бы раз услышим, что тебя донимают, эти сорванцы узнают что почем.
Маленький принц приводит в порядок коврик, становится на колени, касается головой пола и что-то говорит на своем родном языке.
После этого он поднимается, маленький Рашид, скручивает молитвенный коврик и вползает в свою кроватку. Али и Ганси делают то же самое.
— Спокойной ночи, — желает господин Гертерих.
— Good night, gentlemen,[20] — говорю я.
Никто не отвечает, только Рашид улыбается, и я замечаю, что Ганси видит эту улыбку. Неожиданно он тоже рассмеялся, эта ужасная черепушка, и мне теперь вообще непонятно, что я здесь за пять минут сотворил. Пора уже закрывать рот и мне, и господину Гертериху, этому бедняге!
Он идет сейчас со мной по коридору, подает мне потную холодную руку и заикается:
— Я благодарю вас, Оливер… я… я… Понимаете, сегодня мой первый день… Я просто болен от волнения… Так много детей. Маленькие, и все точно взбесились… Я боюсь, да, я признаюсь в этом, у меня ужасный страх… и если бы вы не помогли мне…
