Отец: От внимательного взора налоговых органов не могло укрыться, что я превратил заводы Мансфельда в акционерное общество с тридцатью миллионами основного капитала.
Вопрос: А где резиденция нового АО? За границей?
Отец: Без комментариев!
Вопрос: Но финансовое ведомство может все же описать ваши акции.
Отец: Не может, потому что ни я, ни кто-либо из членов моей семьи не имеет ни единой акции.
Вопрос: А у кого же акции?
Отец: Девятнадцать процентов принадлежат моему давнему другу Манфреду Лорду, известному во Франкфурте банкиру, который помогал мне создавать заводы. Разумеется, эти девятнадцать процентов описать нельзя, потому что господин Лорд купил эти акции, как полагается по закону.
Вопрос: Кому принадлежит оставшийся восемьдесят один процент?
Отец: Оставшийся восемьдесят один процент я продал консорциуму бельгийских банков.
Вопрос: Каких?
Отец: Вас это не касается.
Вопрос: Вы их продали с правом на выкуп?
Отец: Без комментариев!
Вопрос: А как будут работать ваши заводы?
Отец: Как и прежде. Власти четко знают, что не имеют права описать даже винтик. Как генеральный директор, я буду отсюда управлять предприятием.
Вопрос: Долго?
Отец: Возможно, еще несколько лет. Когда-нибудь и в Германии налоговые проступки будут прощаться за давностью лет.
Вопрос: И тогда вы однажды вернетесь в Германию и продолжите работать, не заплатив ни пфеннига из украденных двенадцати с половиной миллионов?
Отец: Я вообще не знаю, о чем вы говорите. Я не должен никому ни пфеннига.
Вопрос: Почему ваш маленький сын Оливер все еще в Германии?
Отец: Потому что он так захотел. Он останется в Германии, в Германии сдаст выпускные экзамены и тогда будет работать на моем предприятии. Работать он сможет уже через семь лет.
Вопрос: Вы полагаете, через семь лет вы все еще не сможете работать, поэтому придется ему?
Отец: Ваше замечание я использую как повод…
…прекратить интервью. Доброго вечера, господа, — сказал мой отец и повесил трубку. Так и завершилась пресс-конференция.
Я рассказал обо всем этом Верене. Некоторое время мы молчим, держась за руки. Постепенно ее ладони согрелись. Над домом пронесся реактивный самолет. Издалека доносится детское пение: «Пусть дадут разбойникам пройти по золотым мосткам». Верена спрашивает:
— А что потом?
— Ах, больше ничего особенного. К Новому году распустили всех служащих, и налоговая полиция описала виллу.
— Но тебе ведь надо было где-то жить!
— Комиссар Гарденберг продолжал заботиться обо мне. Сначала некоторое время я жил в гостинице. Даже в неплохой, ведь господин папа каким-то образом переводил деньги — сам-то сидел в безопасности с награбленными миллионами. А потом был детдом.
