— А именно?
— Очень просто — я в нем родился, шестым ребенком в семье.
— Так этот дом вдвойне исторический. Вы помните что-либо из детства?
— Почти ничего, если не считать мелкого происшествия. Мне еще не было полных шести лет, когда я умудрился свалиться с яблони и, что примечательно, не стал калекой. Это событие определяет мой характер: не будь нахалом. Не лезь, коль не умеешь.
— Это правильно, я согласен. Но ведь каждый ребенок должен непременно упасть. Я в детстве падал, дрался, прыгал в речку. Все это было в Багдади. И тоже избежал физических изъянов.
По окончании вечера Маяковского пригласили осмотреть Днепрострой.
— Сам мечтал об этом, но сейчас не выйдет. Плоховато себя чувствую. Высокая температура. Придется отложить до следующего раза: приеду к вам специально или загляну по пути в Крым.
И хотя Маяковскому так и не довелось побывать на Днепрострое, дух гигантской стройки пронизал своеобразные и целеустремленные строки, написанные еще в 1926 году:
…Где горилкой, / удалью / И кровью / Запорожская / бурлила Сечь, / проводов уздой / смирив Днепровье, / Днепр / заставят / на турбины течь.
Возвращаемся в Днепропетровск. Ни машин, ни извозчиков. Еле добрались до гостиницы на грузовике. Маяковский так ослаб, что мне пришлось ему помочь подняться на третий этаж.
Врач категорически запретил выступать: температура тридцать девять, грипп, ангина. Он обещал прислать медсестру. Маяковский котел заплатить за визит, но тот наотрез отказался.
— У таких — не беру. Я вознагражден знакомством с вами.
Когда врач ушел, Владимир Владимирович сказал шутливо:
— Какой симпатичный, а денег не взял.
Я сообщил о болезни двум клубам, ожидавшим сегодня встречи с поэтом. Спустя часа два, без всякого предупреждения, в номер явился незваный врач. Достаточно беглого взгляда, чтобы определить состояние больного, однако врач решил измерить температуру и долго выслушивал. Стало ясно: проверяет, не уклоняется ли от выступлений.
Маяковский и виду не показал, что понимает смысл этого визита.
Но когда врач ушел, Маяковский не выдержал:
— Вот что значит клевета!
Он, конечно, переживал связанные с его именем сплетни и обывательские разговоры. За внешним спокойствием он подчас скрывал горечь обиды и разочарования в людях.
Чтобы отвлечь больного, я, уцепившись за самое слово, стал напевать арию о клевете из «Севильского».
Клевета вначале сладко / Ветерочком чуть-чуть порхает / И как будто бы украдкой / Слух людской едва ласкает.
