— Выходит так. А если человек сам захочет записать свою национальность в паспорте, тогда как быть?
— Тогда этого человека надо считать ярым националистом. Для чего он это
делает? Указать, что он принадлежит к исключительной расе? Тогда, уж куда
лучше, превосходство по цветовой гамме, голубизне глаз, по белизне кожи или по цвету штанов, если хотите. И будем приседать, и говорить «КУ». И ещё одно я понял. Нельзя нести народу свободу и демократию на штыке, тем более на чужом. Афганистан тому пример. Народ нищий, голодный, раздетый, сопливые грязные дети ползают по дорогам, а он берёт ружьё и бьет нас. Мы ему одежду, муку, крупу, технику, а он всё это берёт и снова бьет нас. Стало быть, ему это не нужно. Ему не нужна «свобода» и то «счастье», которое мы ему предлагаем. У каждого свое понятие счастья. Счастье — это ощущение человеком своей значимости, определённое Богом предназначение в природе, своего истинного места. У лицедея — сцена, у художника — картины, — у хлебороба поле. Мытарь бросает свои деньги на дорогу и идёт за Иисусом. Он не видит счастья в деньгах, он видит его в написании Евангелия. Так что осчастливить человека никто не может. Только он сам может почувствовать своё предназначение.
— Вот, вот, — Анатолий Антонович поднял палец вверх, — я об этом тоже спорю с Елизаветой Павловной. Она всё пытается за Любу решить, как ей жить. Кстати, я тебя давно хотел спросить, ты извини меня, но я отец и обязан знать. Что у вас с Любашей?
— Ничего, ровным счетом ничего. Люба в Москве, а я здесь.
— А вы разве не переписываетесь?
— Анатолий Антонович, Люба хорошая, умная девочка, полюбит, а может, уже полюбила своего сверстника. Она, в конце концов, имеет на это право.
— Вот видишь, и я тоже этой старой дуре говорю. А она вбила себе в башку.
— Разрешите возразить. Елизавета Павловна не такая уж старая и совсем не дура. Она живёт и действует, как все матери, по материнскому инстинкту. Они не такие, как мы, Анатолий Антонович, они другие, они с другой планеты, если хотите так. И это надо понимать, каждая мать готова умереть из-за блага своему дитяти. Только они порой не понимаю того, что им кажется благом, для их чада может казаться вечными муками. Я наблюдал такую картину: корова на лугу пасётся и рядом её телок. Бычку килограмм под триста, а он норовит мамку сосать, а она стоит и даёт ему молоко, а рядом травы море. Так и сосал, пока не отогнал пастух. Отогнал, стал траву жрать. Вот это и есть слепая материнская любовь. Они порой не понимают, что её чрезмерная опека в их отсутствии может обернуться для ребёнка трагедией. К элементарной неприспособленности добывать себе пищу.
