— Вы кто?
— М-м-м-м…
— Ты мне зубами не плюйся, охвостье драное! Внятно отвечай!
— Мы… мы п-пираты…
— Это вы — пираты?!
— М-м-мы… А в-в-вы сами к-кто?
— Мы свинопасы.
— Это в-вы — свинопасы?!
Да, папа смеялся. А вместе с ним смеялся и Одиссей, радуясь, что папе не пришло в голову обратить внимание на кулаки наследника. Ободранные костяшки — это, конечно, пустяки, но все-таки негоже… да еще постриженному во взрослые… мог бы и подождать, пока свинопасы сами разберутся… нет, кинулся первым… вон, на скуле синяк!..
Все папины доводы, буде Лаэрт собрался бы заняться-таки воспитанием сына, Одиссей знал заранее.
* * *
Ниже по лестнице, ведущей на северную террасу, зашлепали сандалии. Много сандалий. И, под дружное кряхтенье, взорам явились носилки с восседавшим на них далматом Алкимом. В сырую погоду больная нога Алкима ныла пуще капризного дитяти, принуждая хозяина либо безвылазно сидеть дома, либо путешествовать на чужих плечах.
— Радуйся, мой басилей! Воистину радуйся, ибо наши расчеты оказались верны!
Одиссей навострил уши.
— Фивы?! когда?! — Лаэрт мигом забыл о свинопасах и пиратах-растеряхах; глаза басилея сверкнули острым, коварным огоньком.
Одиссей редко видел отца таким и очень любил эти редкие минуты. Забывалось, что на земле есть люди, зовущие отцами Геракла, Тезея-Афинянина или, на худой конец, мятежного лапифа Пейрифоя.
Сыновья истинных героев.
Папа, ты прости меня, ладно?
— Фивы, мой басилей. Мальчишки идут на Фивы. Эпигоны[36], сыновья Семерых. В Форкинской гавани причалил кормчий Фриних, а его вести — самые верные. Кому как не тебе, мой басилей, знать это…
Дамат Алким заругался, требуя от носильщиков, чтобы те сгрузили носилки у перил; на миг воцарилась суматоха — носилки сгружались, из покоев уже тащили любимую Алкимову скамью со спинкой, басилей Лаэрт нервно расхаживал из конца в конец террасы, а Одиссей стоял, бледный, и мечтал об одном.
Чтобы о нем забыли.
Чтобы — взрослого! постриженного! — не выгнали.
Чтобы еще раз дали услышать потрясающую, сногсшибательную, грандиозную новость, которая верна, ибо вести кормчего Фриниха — самые верные.
Мальчишки идут на Фивы.
Боги! добрые, милостивые боги! — мальчишки…
О нем вспомнили. Но, по всей видимости, боги вняли мольбам: папа и дядя Алким одновременно уставились на рыжего, улыбнулись… Не сговариваясь, кивнули:
— Ишь, вытянулся! звенит! — это папа. — Тоже, небось, Фивы брать хочешь? да, сынок?
— Ему неинтересно, — а это дядя Алким. — Он уже брал. Два раза. Правда, Одиссей?
