«Опять хочет придраться к чему-то».
Выбив из одежды снег, старик бросил палочку к ногам Николки.
— Чиво опять лежишь? Нада хорошо снег на унтах убирать. Снег на унтах растает, унты мокрый будут — мокрый унты долго сушить нада. Если совсем унты сушить не будешь — камус сгниет, голый будет, ноги потом замерзнут. Нада унты сразу вешать сушить — потом на шкуру ложиться отдыхать.
Но когда Николка, сняв унты и чижи, подвесил их над печкой, чтобы они быстрей просохли, старик тотчас же схватил их и перевесил на другое место, подальше от печки.
— Засем так делал?! Совсем головы нет? Унты шибка сухой будут, как сухарь! Утром как одевать будешь? В горячем месте сушить нельзя, кожа гореть будет — быстро рваться станут. Уй-ю-юй! Твоя голова совсем, однако, соображает плохо…
Потом они ели сухую кетовую юколу, макая ее в нерпичий жир. После юколы пили горячий душистый и чуть горьковатый чай, заедая его подгоревшим хлебом и кусочками мерзлого сливочного масла. Все это было необыкновенно вкусно! После ужина Николка рассказывал каюру эпизоды своей короткой, но, насыщенной впечатлениями жизни, и старик, блаженно улыбаясь, внимательно слушал его, то и дело удивленно восклицая: «Га! Га! Га! Уй-ю-юй!» Иногда он возбужденно хлопал руками по коленям, испуганно таращил глаза или весело смеялся.
Такого внимательного, искреннего слушателя Николка видел впервые. Лицо старика уже не казалось Николке похожим на дряблое яблоко. Теперь он видел перед собой самое обыкновенное стариковское лицо — славное и доброе. Порой ему даже казалось, что перед ним сидит совсем не старик, убеленный сединой, а просто мудрый сверстник.
Проговорив до полуночи, они начали готовиться ко сну. Старик настругал на утро «тураки будул».
Николка выбрался из палатки и, пораженный, остановился: над вершиной ближайшей лиственницы ослепительно сияла большая чистая луна. Вдалеке, сквозь кружева ветвей, в серебристой лунной дымке отчетливо высвечивали, словно вырезанные из фосфора, островерхие пирамиды гор. Белый, как сахар, снег был густо усыпан мельчайшими, тускло мерцающими кристаллами. На снегу четко отпечатались голубые тени деревьев, а сами деревья стояли под луной невесомо и призрачно, будто нарисованные на матовом стекле дивные синие узоры.
Около нарты тихо взвизгнула и тяжко вздохнула ездовая собака. Николка посмотрел на собак — все они крепко спали, свернувшись клубками. На их пушистых темных шкурах вспыхивали и гасли, точно звезды, кристаллики инея.
