* * *
Звенит кифара, издавая дребезжащие звуки. — Голос певца сегодня охрип. Да и слова не нравятся Мегилле. Только Люкиска рдеет от них, как распустившаяся роза.
Ты как веточка нежных мирт
В томной сени азийских рощ,
Что дриады для сладких игр
Цветом розы взлелеяли
И вспоили росою,
В дорогом богача саду,
За оградой, от всех таясь,
Так цветет гиацинта цвет.
Что ж ты медлишь?
Приходит ночь.
Наша ночь, молодая!
Мегилла густо сопит, глаза его, сузившись до предела, напряженно следят за обоими. В его темном мозгу начинает шевелиться подозрение. Красноречивый взгляд Люкиски говорит Диону: «Не разгребай огонь ножом! Не раздражай гневающегося, уступи!»
Там, на ложе, взгляни, супруг
На подушках тирийских ждет,
Он желает тебя одну! О Гимен!
О венчальный бог! О Гимен-Гименей!
[66]Последние слова Диона полны отчаяния, тем не менее они успокаивают Мегиллу.
* * *
В предвечерний час, когда длинные тени перекидываются от шатра к шатру, а все население городища занято трудом, венчающим долгий день, из квартала кожевников по направлению к шатру Люкиски двигался смуглый, небольшого роста эллин. Со стороны он был похож на бесцельно шатающегося раба, который решил пройтись перед сном. От шатра Мегилловой наложницы навстречу ему качнулась высокая фигура, широкая в плечах, тонкая в талии.
Встретившись как бы невзначай, постояли несколько минут и разошлись.
За каждым их движением, за всем, что происходило вокруг, из-за чуть отодвинутого полога зорко следили внимательные глаза прекрасной гречанки. Ветерок донес до ее слуха слова, которые высокий человек сказал маленькому:
— Встретишь караул — стань невидимкой, заройся в землю, проползи ужом. Во что бы то ни стало ты должен пробраться в Успу. Да пребудет с тобой в пути Афродита Апатура!
Когда высокий повернулся, чтобы уйти, накидка на его плечах тихо зазвенела.
Ночью Менипп-ольвиец исчез…
Утром Дион, прогуливаясь по лагерю, завернул к кожемякам. У крайних шатров путь ему преградили молчаливые лучники. От кожевенных мастерских доносились стоны и крики людей. Там Мегилловы слуги пороли плетьми сородичей Диона. Кожемяки расплачивались за побег своего тайного эллинарха. Он понес царице Томирии весть о том, что Дион, сын Деметрия, жив и вновь готов служить ее народу.
В крепости Успе на берегу Ахардея в глинобитной хижине умирала повелительница сарматского племени сираков, старая жрица Томирия. Длинные волосы разметались по кошме. Скрывавшая когда-то седину зеленая ритуальная краска теперь почти совсем сошла, и они казались грязно-серыми, как войлочная подстилка. Кожа на худом, изможденном лице собралась в густые коричневые складки, из которых торчал заострившийся горбатый нос, похожий на клюв степного коршуна. Глубоко провалившиеся глаза то застилались туманом небытия, то вновь зажигались светом жизни. Время и ветры высушили могучую стать женщины-воина. Она до того обессилела, что смуглые мальчики-прислужники вынуждены были вливать ей в рот кислое кобылье молоко через тонкую полую кость.
