В далеком Пантикапее произошла смена царей. Пока царствовал старый Тиберий Ининфимей, наместником его в Танаисе был жрец Артемиды Хофразм, сын Форгабака, один из немногих танаитов, сподобившихся царского доверия. И хотя Хофразм был человеком проримских настроений, он не был врагом своей родины и своего народа. Но со смертью Ининфимея на боспорский трон сел его немощный наследник Рискупорид Пятый, а в Танаисе отошел от дел, вернувшись к обязанностям жреца, блистательный Хофразм. Теперь Рискупорид, «друг кесарей и римлян», в насмешку над гражданами Танаиса посылает пресбевтом[24] своего главного спальника Антимаха Харитона.
Наконец представился случай, которого так долго ждали фиасоты. Разве потерпят гордые танаиты, чтобы управителем над ними был человек, бривший бороду боспорского царя, постилавший ему постель? Было решено, что по приезде Антимаха Харитона сторонники Диона соберут на площади свободных граждан Танаиса, произнесут им свое решение и, поддержанные народом, закуют царского спальника в цепи, положат его на дно старой лодки и пустят по течению реки. Пусть плывет туда, откуда пришел. А Танаис объявят Великим городом. На случай же карательной экспедиции на пути царских войск встанут лихие конники варварских племен, чьи вожди, тайные союзники Диона, будут предупреждены специальными гонцами.
* * *
…Диона предали.
Предателем оказался самый близкий и доверенный ему человек — диадох Агесилай, веселый и забавный толстяк. В канун приезда спальника-пресбевта он отдал приказ боспорским лучникам арестовать всех молодых братьев христианской общины Танаиса.
Ночью эллинарху приснился кошмарный сон. Потом долго еще он считал его пророческим.
Ему привиделось, будто стоит он перед языческим святилищем — храмом Афродиты, окруженным стройными платанами. Проходит по тенистой аллее к сияющим золотом воротам капища. Юные прислужницы распахивают их. Дион видит лестницу, ведущую к главной колоннаде храма. Справа и слева от нее — каменные изваяния богов и богинь, исполненные в смелой непристойности, столь уместной вблизи властительницы любовных услад и соблазнов.
Дион чувствует себя явно чужим в этом логове греха. Живой плющ, жадно обнимающий колонны, увядает при его приближении, блекнут яркие краски высеченных из гранита водяных лилий и изумительных мраморных лоз с гроздьями винограда. Каменные львы, выставившие косматые морды с фриза, кажется, вот-вот спрыгнут с архитрава и растерзают пришельца.
