Солнце скрылось за горой, но еще было светло как днем, когда они подъехали к юрте в долине. Навстречу выбежали два рыжих пса, с лаем бросились под самые колеса, но тут же притихли, как только из машины вышел Николай, — узнали. Они с угрозой кинулись на Гришку, рычали и хрипели, оскалясь, пока на них не цыкнул усатый чабан.
Перед юртой дымил костер. Две женщины, молодая и старая, отмывали казан и резали мясо. Чабан вытащил из кармана большие карманные часы, пристегнутые к поясу стальной цепочкой, поцокал языком, спрятал их обратно и похлопал Николая по плечу. Гришку он потрепал по щеке и проводил их в юрту.
— Бери шуба, тепло будет, — сказал он и кинул Гришке в ноги невыделанную овчину.
По тому, как он смеялся, сверкая золотой коронкой, по часам с цепочкой Гришка вспомнил его, да не мог взять в толк, откуда он здесь. И только от отца узнал, что Баукен обогнал автолавку, потому что ехал на коне, спускаясь с гор и поднимаясь там, где не пройдет ни одна машина.
Баукен вытащил из-под груды одеял радиоприемник и стал совать Николаю, пальцами показывая, что требует обратно деньги. Николай смеялся, отталкивая приемник, а Баукен, распаляясь, кричал и тряс над ним приемником, грозя разбить голову. Кончилось все тем, что Баукен, грозно ощетинив усы, схватил Николая за плечи, они повалились и стали кататься по юрте, кряхтя и хохоча. Старуха испуганно заглянула в юрту. Ребята с визгом разлетелись и кричали, подначивая борцов. Мужчины натужливо хрипели, катаясь по кошме. По напряженным лицам видно было, что борются они, вкладывая все силы. Баукен так хищно и азартно давил и крутил Николаю руки, что стало страшно за отца.
— Кончай! — не вытерпел Гришка.
И вдруг непонятное: Баукен подлетел вверх и упал на спину, а на нем сверху оказался Николай. Баукен запросил пощады.
— Конец Баукен, подыхает Баукен, — сказал он.
И Николай отпустил его, и оба они сели, пылающие и растрепанные, и закурили и с передышками заговорили по-казахски.
— Ты, пап, как его — приемчиком?
Отец кивнул.
Когда все сидели за дастарханом, ели и пили, Гришка нет-нет да и поглядывал на отца, словно видел его впервые. Лицо отца, сухощавое и доброе, теперь казалось исполненным тихой и решительной силы.
Сидели допоздна. За стеной послышалось блеяние овец. В юрту вошел мальчик, мрачно оглядел всех и присел. То был сын Баукена — Аскар. Ни на кого не глядя, он принялся за еду. Баукен что-то громко сказал ему, тот поднял голову, невнятно сказал «здрась» и, снова опустив глаза, достал с подноса кость. Губы и щеки его, синие от холода, заблестели от жира. От его угловатого, резкого лица, от раскосых, глубоко запавших глаз исходила угроза. Он с яростью грыз кость, оглядывал ее снизу и сверху, вертел ее и так и этак, непонятно что высасывая.
