— У тебя же все последние дни так: схватит, потом отпускает. Зажги свечку!
— Зажги сам. На этот раз серьезно.
Он бросился искать свечку среди кухонной утвари и, нащупав, укрепил ее на низком столике. В мерцающем свете он разглядел, что Умайма сидит, упершись обеими руками в пол, и стонет. Она запрокинула голову, грудь ее медленно поднималась и опускалась.
— Ты каждый раз так думаешь, когда подступает боль, — забеспокоился он.
Она поморщилась.
— На этот раз я уверена, что время пришло.
Адхам усадил ее так, чтобы спиной она прислонилась к стене.
— Да, срок подошел. Потерпи, я сбегаю в аль-Гамалию и приведу повитуху.
— Давай скорее! Который сейчас час?
Адхам высунулся из хижины и глянул на небо.
— Скоро рассвет. Я туда и обратно.
Он поспешил в аль-Гамалию и вернулся еще затемно, таща старую повитуху за руку, чтобы та не отставала. Подойдя ближе, он услышал разрывающий тишину крик Умаймы. Сердце заколотилось, он ускорил шаг и поторопил старуху. Они вошли в хижину. Женщина сбросила с головы покрывало и с улыбкой сказала Умайме:
— Какая радость! Потерпи, скоро все закончится.
— Как ты? — спросил Адхам.
— Сейчас умру от боли, тело разрывается, кости ломит. Не уходи! — простонала она.
— Жди спокойно снаружи, — попросила его женщина.
Адхам вышел на пустырь и заметил неподалеку тень.
Не успев как следует разглядеть человека, он уже понял, кто это. Сердце защемило. С притворной вежливостью Идрис сказал:
— Еще не разрешилась? Бедняжка! С моей то же самое было давеча, да ты знаешь. А эта боль — пройдет. Не успеешь моргнуть, все уже позади, и ты получишь свою судьбу из рук Всевышнего, как я получил Хинд. Очаровательная малышка! Все время писается да плачет. Имей терпение!
— Все в руках Всевышнего! — неохотно ответил Адхам.
Идрис грубо засмеялся:
— Ты привел ей повитуху из аль-Гамалии?
— Да.
— Дурная баба, жадная. Я тоже звал ее, но она столько запросила, что я ее прогнал. Теперь, как прохожу под ее окнами, она поливает меня бранью.
Немного подумав, Адхам сказал:
— Не следует так относиться к людям.
— О сын господина! Твой отец научил меня обращаться с людьми жестко и грубо.
Раздался громкий крик Умаймы, словно продолжение той боли, которая раздирала ей внутренности. Адхам собирался что-то сказать, но тут же сжал губы, с волнением подошел к хижине и прокричал:
— Крепись!
Ему громко вторил голос Идриса:
— Держись, жена брата!
Адхам испугался, что жена услышит голос Идриса, и скрывая свое недовольство, обратился к нему:
