Наряду с чертами лица, характерными для семьи Олдрич, я в значительной степени унаследовал от матери и ее темперамент. Ее спокойный характер резко контрастировал с большей напряженностью и зажатостью отца и некоторых моих братьев и сестры. Я всегда чувствовал свои особые отношения с матерью. Мать любила маленьких детей, и то, что я был младшим, давало мне преимущество. Братья часто обвиняли меня в том, что я пользуюсь особым отношением, хотя родители всегда сознательно старались не демонстрировать предпочтения к кому бы то ни было из детей. Но отношения между матерью и мной были легкими. Мы нередко радовались одним и тем же вещам. Одно из моих самых сильных воспоминаний касается ее любви к искусству и того, как тонко и терпеливо она передала это чувство мне. Красивые предметы оживали в ее руках, как будто любование ими передавало вещам особую ауру прекрасного. Чем дольше она смотрела на картину, тем больше она находила в; ней, словно какая-то магия открывала в ней новые глубины, новые измерения, недоступные обычным людям.
В матери было очень мало от страсти «коллекционера»; обладать полным набором каких-то предметов представляло для нее гораздо меньший интерес, чем наслаждение качествами каждого из них. Находясь рядом с ней, я впитал в себя что-то от ее вкуса и безошибочной интуиции. В восприятии искусства я научился у нее большему, чем у всех историков искусства и кураторов музеев, которые просвещали меня в сфере теории истории искусства и оценки предметов искусства на протяжении многих лет.
Хотя «официально» мать и отец всегда были в согласии по всем важным вопросам нашего воспитания и говорили с детьми одним голосом, по темпераменту они были диаметрально противоположными людьми. Для нас, детей, не осталось незамеченным, что мать не приходила на наши утренние молитвы, предпочитая оставаться в постели, читая газету или отвечая на письма. Или то, что она приносила в дом новаторские произведения современного искусства, часто приглашая создававших их художников, что огорчало и расстраивало отца. Или что ее лицо озарялось светом, когда она имела возможность побыть или поиграть с нами наедине. Она любила приключения и неожиданное. Спонтанность была свойственна ей совершенно естественно, и она получала наибольшее удовольствие, делая что-то по вдохновению момента.
Отец был полной противоположностью ей. Он хотел, чтобы жизнь следовала упорядоченному укладу. Ему нравилось знать, что он будет делать, в каком порядке, с кем и как. Независимо от того, находился он в городе или был на отдыхе, день планировался заранее, и отклонения от плана не приветствовались. Я помню, как он сказал, когда кто-то предложил сделать что-то неожиданное: «Однако мы планировали нечто другое». Для него это было достаточным основанием не делать незапланированного.
